Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.

Недавно перечитывал А. Авторханова о репрессиях, творившихся в отношении чеченского и ингушского народов. Один эпизод, описанный им, имел прямое отношение к семье моего отца Хусена Абдуловича Экажева. Мы теперь все знаем, что с назначением в Ингушетию в качестве руководителя Черноглаза во всю мощь заработала репрессивная машина. Новый первый секретарь Ингушского обкома партии в 1930 году, проявив беспредельный цинизм, создал в Ингушетии «Союз безбожников Ингушетии» и учинил расправу над «реакционной» частью духовенства. Многие мечети закрывались, их превращали в клубные и другие учреждения. Летом 1930 года начальник Назрановского районного НКВД Иванов прибыл в селение Экажево и потребовал от местного руководства и духовенства переоборудовать сельскую мечеть под зерносклад. На возмущение верующих отвечал чванливо грубо. И поплатился за это. Он был убит.
В ответ пошли массовые репрессии. Многих расстреляли без суда и следствия. В числе расстрелянных был и уважаемый в селе человек — дядя моего отца. В то время отец мой работал руководителем крупной транспортной организации во Владикавказе. Прослышав о расстреле дяди, он сумел узнать о месте, где он был убит. Выяснилось, что трупы расстрелянных экажевцев не были даже захоронены и были свалены где-то на окраине города. Отец вместе с водителем отправился на поиски дяди, чтобы вывезти его труп и по-человечески захоронить. С огромным трудом ему удалось, во-первых, разыскать среди десятков расстрелянных людей труп дяди, во-вторых, опознать изувеченного пытками и разложившегося родственника. Убедившись в том, что в таком состоянии его невозможно куда-либо везти и осознавая всю степень риска этого мероприятия, отец отказался от своей затеи.
Однако факт посещения отцом трупной свалки стал достоянием органов НКВД. На следующий день после этого в кабинет Черноглаза, в котором находился Али Горчханов, начальник областного НКВД со страшной фамилией Погиб (за точность фамилии не ручаюсь) докладывал первому секретарю обкома партии об этом случае. Черноглаз особо не среагировал на информацию главного чекиста. Но тот не собирался уходить без индульгенции на арест моего отца. «Как прикажете поступить»? — спросил Погиб. «Арестовать и расстрелять», — отрезал командным голосом Черноглаз.
И как знать, может, так оно и случилось бы, если бы не Али Горчханов. Под каким-то предлогом он сумел покинуть кабинет Черноглаза.
Сделал он это с намерением предупредить отца об опасности. При выходе из здания обкома партии Али столкнулся с моим отцом, уже поднимавшимся по лестнице. «Не медля ни минуты, ты должен покинуть Ингушетию. Дано указание арестовать тебя и расстрелять», — успел сказать Горчханов.
Отец тут же развернулся и ушел. К семье — к жене и двум дочерям — заезжать было крайне рискованно. Через знакомого сумел передать моей матери, чтобы не беспокоилась, сообщил, что при возможности семью заберет туда, куда забросит его судьба. Место, чтобы скрыться от преследования, долго выбирать не пришлось. В предреволюционные и в послереволюционные годы он работал на железной дороге в Азербайджане. Отправился в город Ганджу, известный в советские времена как Кировабад. Спустя какое-то время перевез мою мать с двумя девочками на руках. Местом моего рождения как раз и был этот город. Время было тревожное, а для отца еще и опасное. В любой момент могли нагрянуть чекисты и забрать «врага народа». Опасность заключалась еще в том, что «на след вышли» некоторые родственники отца. А раз так, то при определенной проработке операции беглец мог попасть в сети энкэвэдэшников. Отец принимает решение покинуть Азербайджан. И в глубокой тайне перебирается в Туркмению. Здесь до 1938 года наша семья и скрывалась от неминуемой расправы над отцом. Когда бури репрессий относительно стихли, отец «осмелился» вернуться на Родину. Вот так жестоко обошлась с ним судьба, вернее, репрессивная машина, во всю мощь работавшая в годы сталинской тирании. Будучи мужественным человеком, отец был задавлен этой машиной, но не сломлен. Он был до наивности верен партии. Но эта партия вынудила его многие годы жить в условиях постоянного ожидания наказания. Его бегство не было трусостью. Это был своего рода протест против произвола, протест, на который не каждый бы решился.

Аюп ЭКАЖЕВ, г. Карабулак