Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.

Из афористического фольклорного материала наибо­лее устоявшимися жанрами являются кицаш, т. е. пословицы и поговорки, ховлий-довзалий, нхьубуаргаш (загадки), ловцаш (благопожелания), сардамаш (проклятия). Бы­туют среди ингушей и другие афористические группы произведе­ний с менее выраженными жанровыми признаками, которым нет соответствующих эквивалентов в русском фольклоре и научной ли­тературе. Подобные произведения обычно примыкали к загадкам, хотя таковыми не являлись. Например: «Фуд эггара хозагIадар, эггара дикагIдар, эггара къаьдагIдар?» («Что является самым кра­сивым, самым лучшим, самым мягким?»). На этот вопрос мо­жет следовать такой ответ: «Эггара хозагIадар да хоза гIулакх, эггара дикагIдар да машар-барт хилар, эггара къаьдагIар да наьна кулг» («Самым красивым является красивое (благород­ное) поведение, самым лучшим является мир и взаимное согла­сие, самым мягким является рука матери»). В народной классифи­кации подобные произведения относятся к довольно обширной области, как дош (слово), имея в виду афористически глубокий смысл вопросов и ответов на них. Подобными произведениями проверялись интеллект, кругозор вопрошаемого, его жизненный опыт, знания. Они служили школой народного красноречия. По­добные произведения отличаются от загадок главным образом тем, что для них характерна многовариантность вопросов и ответов, в то время как в загадке имеется в виду один, определенный пред­мет отгадки. Характерным признаком их содержания и формы яв­ляется и высокая степень философского, эстетического и этическо­го обобщения всего жизненного опыта народа. Вот почему, кроме указанных, они играли и функции народной педагогики, благопри­ятно влияли на становление народного мастерства изображения и обобщения явлений действительности, создания художественных произведений других жанров.

Пословицы и поговорки — кицаш — представляют собой устой­чивый афористический жанр фольклора с явно выраженными признаками. В форме кратких и емких суждений в них отразился мно­говековой опыт деятельности и наблюдений ингушей в обществен­ной, хозяйственной, семейно-бытовой сферах жизни. В народном сознании пословицы и поговорки [1] осмыслены как весьма значи­мые, истинные и ценные суждения, руководство которыми в жизни является совершенно необходимым и очень похвальным делом. Пословицы освящены непререкаемым авторитетом предков. Ингу­ши часто говорят перед тем, как привести пословицы: «Как гово­рили наши предки (отцы)…» — Вай даьш яьхад… Вот почему по­словицы наделены у ингушей особым «почетом», авторитетом сре­ди всей системы жанров фольклора.

Аллегоризм, как жанровый признак, насыщает пословицы мно­гозначным содержанием. Часто одно и то же пословичное сужде­ние применимо ко многим (даже взаимоисключающим) случаям жизни. Другой особенностью жанра является то, что они представ­ляют собой свод народных знаний. В отличие от многих других жанров фольклора, народные знания выражены здесь в «откры­той», непосредственной форме емких и лаконичных суждений. Такая форма позволяет пословицам быть эффективным и надеж­ным хранилищем, «музеем» знаний в народной памяти.

И в то же время пословицы являются оперативным жанром фольклора, всегда и широко бытующим в народе, в живом разго­ворном языке, обогащая и развивая последний. Велико значение пословиц и как критериев моральных, эстетических, интеллекту­альных и всяких иных поступков, поведения, явлений жизни.

Другое место в афористических жанрах занимают загадки. В прошлом загадки, как и у других народов, широко бытовали у ингушей среди взрослых. Они служили одним из эффективных средств познания тех или иных сторон объектов действительности. Велика была их роль в сфере хозяйственной деятельности, в за­креплении трудового опыта. Загадки мобилизовали и развивали интеллектуальные силы человека, пробуждали жажду познания мира, и в первую очередь тех предметов и объектов, от которых зависело благополучие человека.

То, что загадка состоит из завуалированного вопроса и ответа на него, было наиболее результативной и лаконичной формой изу­чения свойств и качеств предметов, их относительной значимости и ценности. С целью облегчить этот жизненно важный вопрос, сде­лать его интересным и увлекательным, загадки насыщались эпите­тами, сравнениями и другими поэтическими средствами. В вопросе создавался увлекательный, поэтический образ вещи, пробуждаю­щий любопытство и желание разгадать, что кроется за этим обра­зом. Важную роль при этом, как прием художественного изображе­ния, играли элементы таинственного, которыми насыщались за­гадки. Художественные возможности таинственного, мастерски используемые народом при создании произведений и других жан­ров (в частности, в волшебной и богатырской сказке, мифологии), здесь играют первостепенную роль.

Главной и основной побудительной причиной возникновения загадок явилась потребность непосредственного осмысления тру­довой деятельности и опыта с целью поисков наиболее результа­тивной деятельности. Вот почему в центре внимания загадок нахо­дятся также средства производства, изделия трудовой деятельно­сти, домашние животные, орудия труда (плуг, иголка, нитка, лопата, лук, грабли, вилы и т. д.), изделия и продукты (сукно, бур­ки, седла, масло и молоко, яблоки, мед и др.). Не случайно объек­тами идеализации являются производители материальных благ: пастух, пахарь, охотник. Загадки и явились формой осмысления и художественного обобщения этой чрезвычайно важной жизнен­ной потребности.

О том, что загадки играли большую роль в прошлом, говорит и то обстоятельство, что они проникли и в другие жанры фолькло­ра, в богатырские и волшебные сказки. Но постепенно, с измене­нием экономических условий и появлением новых, более продук­тивных форм осмысления трудового опыта, значение загадок как «серьезного» жанра исчезло. И они все больше становились фор­мой увлекательного и познавательного времяпрепровождения, а отсюда перешли в детский фольклор. Этот период был обусловлен воспитательными и познавательными функциями загадок. Но и здесь основная их роль заключается в формировании трудовых и материальных навыков и понятий у детей.

Жанр благопожеланий — ловцаш — имеет давние, архаичные традиции у ингушей. [2] Редко какой другой жанр фольклора так тесно связан с обычаями, бытом, с различными укладами деятель­ности и жизни, с устоявшимся миропорядком, с мировоззрением народа. Благопожелания являются непременным элементом этике­та ингушей. Этикет не может обойтись без тех или иных благопо­желаний. Поскольку этикет вечен (народы, человечество не суще­ствовали и не могут существовать без него в будущем), вечны и благопожелания. Естественно, что меняются содержание, формы благопожеланий, но их основная жанровая функция — быть орга­ническим элементом этикета, остается. Поэтому благопожелания, несмотря на бесчисленное множество вариантов и вариаций, оста­ются относительно устойчивым жанром фольклора, постоянно и всюду бытующим в повседневной жизни. Знание и употребление благопожеланий (хотя бы определенный минимум их) являются необходимыми для каждого сочлена данного общества, являются критерием его образованности и воспитанности.

Все это особенно сказалось на специфике жанра, его содержа­нии и форме. Каждой сфере ситуаций соответствует свой свод или круг благопожеланий. Эти благопожелания связанные с встречами-проводами, с поздравлениями, с выражением соболезнования или сочувствия, с выражением благодарности, признательности.

По своей природе указанный жанр всегда является парным, взаимным пожеланием. Например, при проводах уезжающего го­ворят: «Счастливого пути!» Уезжающий отвечает соответствую­щим благопожеланием: «Счастливо (с миром) оставайтесь!» В за­висимости от тех или иных обстоятельств и уровня знаний жанра, благопожелания могут быть высказаны в развернутой, красочной форме или ограничены немногими словами, как в данном примере.

Данный жанр проник в сказку, в языческую молитву, в герои­ческую песню, народную лирику и обрядовый фольклор. Там бла­гопожелания выполняют немалые идейные и художественные задачи. Особенно значительна их роль в величальных песнях. Нередко подобные песни представляют собой своды, системы бла­гопожеланий, воспетых идеализируемому герою песни.

Проклятия — сардамаш — являются противоположным благо-пожеланиям по своему идейно-тематическому содержанию жанром фольклора, хотя по форме у них есть и общие элементы. Прокля­тия — это пожелания, но пожелания не хорошего, а плохого. Сте­пень пожелания плохого в проклятии может быть различной, вплоть до самого худшего, что может произойти с человеком. Про­клятия не связаны с этикетом, их применение было связано с нега­тивными эмоциями и оценкой того, кому адресовалось проклятие. Существовало поверье, что проклятия сбываются, особенно ска­занные беззащитным и незаслуженно обиженным человеком (на­пример, бездетной вдовой, ребенком). Поэтому особенно их про­клятий старались остерегаться, избегать. Встречались и «страш­ные», произносимые только в крайних, редких случаях. К таким относится проклятие: «Пусть потухнет огонь в очаге твоего отца!» Что означает: «Пусть прервется твое потомство, погибнет твой род». Такое проклятие произносилось только в адрес кровного вра­га. Огонь в очаге должен гореть постоянно, как священный сим­вол, хранящий благополучие семьи, рода, и не мог потухнуть, пока жив хоть один наследник.

Подобные проклятия генетически восходят к вредоносной ма­гии, равно как и благопожелания; связанные с недугами и неблаго­получием — восходят к лечебной и любовной магии. В дошедших до нас фрагментах магических действий, формул, заговоров ука­занные жанры занимают видное место. Здесь сказались народные предрассудки и легковерие.

Нередко проклятия насыщены развернутой поэтической харак­теристикой, системой образных сравнений, сопоставлений. Произ­ведения приобретают черты красочности, выразительности, стано­вятся благозвучными. Отрицательный смысл существует в них в завуалированной, аллегорической форме. Во многих из них при­сутствует чувство такта, вежливости, хотя в содержании может быть высказано исключительно негативное пожелание плохого.

Например: «Пусть ты образуешь шишку на траве!» Что означает: пусть ты умрешь, и над тобой появится «шишка», т. е. могильная насыпь.

Необходимо подчеркнуть, что в афористических жанрах фоль­клора в образной форме выражены именно суждения и пожелания о тех или иных ценностях, сформировавшихся и бытовавших в ин­гушском обществе.

В центре внимания здесь прежде всего такие ценности, как мир и война, дружба и вражда, семья, общество, богатство и бедность, изобилие и скудность, счастье и несчастье, мужество и трусость, честь и бесчестие и т. д [3]

Жизненный опыт, наблюдения подсказывали, что жить в друж­бе и согласии может не всякий со всяким. Это возможно, когда оба стремятся иметь друг с другом честные, справедливые отношения, соблюдают этические нормы поведения, желают не зла, а добра друг другу. Но если один из них преследует корыстные интересы, отличается низменными страстями и ограниченным умом, дружба между ними ничего не приносит хорошего, ибо «из осла не полу­чится конь» (ИП; 8), более того, такая дружба испортит и хороше­го человека, так как «теленок, стоявший с ослом, «иа» кричал по-ослинному» (ИП; 8). Интересно, что, по народной мысли, с плохим человеком не может быть никакого компромисса. Фольклор не до­пускает мысли, что плохой может исправиться. Стремление испра­вить плохого, по народному убеждению, бессмысленное и вредное занятие. Мы не нашли ни одного афоризма, где бы прозвучала мысль о том, что плохой может исправиться.

Фольклор советует, наоборот, не иметь дела с плохим челове­ком, обходить его стороной. Эта мысль представляется настолько важной, что подчеркнута во многих случаях, и не без оснований. От врага можно предостеречься, но невозможно предостеречься от такого друга. Если уж выбирать, то «вражда с хорошим человеком лучше, чем дружба с плохим» (ИП; 8). Хотя фольклор и констати­рует, что у плохого отца вырастают хорошие дети и у хорошего отца бывают плохие дети, плохое в целом ингушскому моральному сознанию представляется чем-то неизменным, раз и навсегда дан­ным, которое имеет свои корни в прошлом. Плохое вообще явля­ется источником бедствий, вражды, войны между людьми. Особен­но это касается плохого «во» — потомства плохого человека. Не случайно особенно сильным проклятием является: «Пусть у тебя вырастет плохое потомство». Ведь «плохое потомство» является источником зла, бедствия не только для них самих, но и для всех, кому с ними приходится иметь дело.

Не может быть ничего хорошего там, где торжествует плохое. Ведь «плохая жена разрушила семью», «плохой конь погубил всад­ника», а «плохое слово мчится так, как быстрый конь». Как быть, как жить с «плохим»? Отвечая на этот вопрос, фольклор высказывает такие суждения: 1) с плохим надо смириться, если оно неиз­бежно; 2) свое «плохое» лучше, чем чужое хорошее; 3) Каким бы отрицательным ни было «плохое», но и оно учит ценить хорошее. «Кто не смог перенести плохое, не смог перенести и хорошее», по­этому «если придет беда, не мирись; если придет удача — не гор­дись». «Своя жена лучше, если она и плохая, чем невестка». Фольклор замечает одну существенную черту в психологии че­ловека в отношении к плохому: каким бы плохим ни был человек, он не хочет признать себя таковым. «Когда сказали: «Давайте уби­вать плохих», самый плохой наточил свою саблю».

Представления о плохом насыщены классово-социальным со­держанием. Если дружба с плохим человеком представляется не­возможной, тем более она невозможна между слабым и сильным, между богатым и бедным, между князем и его подданными. Поэто­му «пусть княжий сын не выйдет из колыбели, пусть волчонок не выйдет из норы» (ИП; 8). «Волк, находящийся на верху реки, го­ворил козе, находящейся внизу: „Не мути воду!»».

С богатым, имущим сословием возможна только вражда. Бога­тые олицетворяют собой представление о плохом, бедные — о хорошем, достойном, справедливом. Народ здесь размышляет о том, можно или нельзя враждовать с богатыми, к чему приводит вражда с ними, если бедные ведут борьбу за честное, справедливое дело. Опыт жизни одного поколения подсказывал, что победа в такой борьбе остается за богатыми. Поэтому фольклор советует: «С сильным не борись, с богатым не судись» (ИП; 9).

Фольклор с горькой иронией замечает, что происходит, если бедный начинает отстаивать свои права, вести борьбу с власть имущими: «Я и пристав подрались: пристав избил меня, меня при­став избил» (ИП; 9—10).

Большое значение в отношениях между людьми фольклор при­дает меткому слову. По мысли фольклора, хорошее слово — дика дош — может установить хорошие отношения между людьми, пло­хое же слово может испортить эти отношения.

Так, слово может стать источником мира, согласия, дружбы и оно же, если оно плохое, может быть причиной вражды между людьми, вызвать бедствия, дать торжествовать злу.

Ингушами разработана, если можно так сказать, целая эстети­ка слова. Так, от «красивого» слова может «растаять высокая го­ра», оно может «выманить из норы змею». Достаточно «один раз сказать правдивое слово», чтобы достичь прекрасную, но трудней­шую цель, решить сложнейшую задачу в отношениях между людь­ми. И с другой стороны, «ружье убивает одного, а слово — тысячу человек». «Плохое слово» распространяется с молниеносной быст­ротой, сея среди людей недобрые семена зла и вражды.

В слове народ видит могучий регулятор общественных и семей­ных отношений, создания гармонии между ними. И фольклор муд­ро учит тому, как необходимо пользоваться силой слова, языка, и предостерегает от тех несчастий, бедствий, к которым может привести неосторожное или злонамеренное использование этой силы.

В пословицах и поговорках выражены весьма важные в эстети­ческом плане идеи о том, что обычаи и традиции гостеприимства, побратимства, если они идеально соблюдаются, являются могучи­ми факторами создания между людьми красивых, достойных отно­шений и связей, которые выражаются в их дружбе и взаимопони­мании и, с другой стороны, служат заслоном для возникновения безобразных отношений, выражающихся во вражде.

Эти идеи даны в абстрактно-обобщенной форме и требуют рас­крытия стоящего за ними эстетического содержания.

У ингушей представления о гостеприимстве сложились в стро­го разработанный кодекс «красивого» поведения хозяина дома («цIен да») и гостя («хьаша»). Отступление от этой нормы счита­лось некрасивым, недостойным поведением. Долг хозяина дома обеспечить своего «хьаша» всем необходимым, оказать ему всяче­ское уважение и почет. Вероятно, поэтому с усмешкой замечено: «хозяин дома — баран, гость — волк» (ИП; 10). Но неверно было бы думать, что гость имеет только одни права, но не имеет обязан­ностей. Если хозяин имеет свои обязанности в сложном этикете хьошал, то и гость имеет свои. Например, если хозяин дома в ущерб своему хозяйству собирается для гостя зарезать барана или истратить большую сумму денег, то долг гостя вмешаться и не допустить таких трат, которые приносят хозяину урон. В таких случаях гость настаивает на том, чтобы хозяин ограничился более скромным угощением. Гость, пользующийся всеми своими правами, но не выполняющий своих обязанностей, в народе считается «сии дайна саг» (т. е. непорядочный, неблагородный человек) и всяче­ски осуждается.

Отсюда и пословицы: «С тем, кто не считается с гостем, не бу­дет считаться и бог»; «Дом, куда не приходит гость, считался моги­лой»; «В дом, куда не приходит гость, не приходит и изобилие». Поведение хозяйки, не соблюдающей свои обязанности по отноше­нию к гостю, представляется некрасивым, достойным осуждения: «Плохая хозяйка будет хмуриться, когда гость приходит, и улы­баться, когда он уходит». То же в пожелании: «Пусть никто не лю­бит того, кто не любит гостя» (ИП; 10). А вот замечание о некрасивом поведении гостя: «Насытившийся гость смотрел на дверь» (ИП; 8), т. е. торопился удалиться, вопреки этикету, судя по которому нельзя покидать хозяина тотчас же после еды. Из че­го следовало бы, что гость пришел поесть, что является низмен­ным и недостойным поступком.

Подлинно народные взаимоотношения между хозяином и гос­тем основываются на взаимном уважении и соблюдении как прав, так и обязанностей. Соблюдение обычая гостеприимства было обо­юдным: «Не почитавший гостя был непочитаем и в гостях». В свою очередь, ингуши в гостях у соседей пользовались тем же радуш­ным приемом, который оказывали соседям у себя дома. Понятно, какую значительную роль играл этот обычай для усиления и развития добрососедских радушных отношений между ингушами и другими народами.

Широко распространенным обычаем было побратимство — «ве-жарал». Этот обычай явился одним из факторов развития социаль­ных отношений в ингушском обществе. Нас же в данном случае интересует эстетическая сторона этого обычая. Отношения между побратимами, дружба и верность между ними, народному созна­нию представляются трогательными, красивыми. Весьма важное значение имеет то обстоятельство, что эти представления распро­страняются и на людей других национальностей. По обычаю, при­надлежность к другому народу не является преградой для некров­ного родства, побратимства. Побратимы были верны своей клятве дружбы, делили между собой и радость и горе, всегда были готовы прийти друг другу на помощь. Эти узы, основанные на некровном родстве, дружбе, были настолько тесными, что часто отношения побратимства переходили к детям. Отсюда: «Хороший кант не остался без друзей»; «Друг лучше старый, забор лучше новый». Но друг другу рознь, и поэтому высказано пожелание, предостерегаю­щее от лицемерной, корыстной дружбы: «Пусть не будет друга с черным сердцем, но красивым разговором».

История укрепления дружеских связей между ингушским и другими народами изобилует яркими примерами побратимства. Не случайно ингушский фольклор с большой художественной глуби­ной воспевает героев-побратимов: чеченцев, ингушей, русских, грузин, кабардинцев, кумыков, представителей других народов. Все это сопутствовало интернационализации экономической, общественной и духовной жизни ингушского народа. На протяже­нии всей истории, живя в постоянных контактах с другими наро­дами, знакомясь с их бытом, традициями, культурой и образом их жизни, народ мудро видел, что счастье не на пути вражды и зла к другим народам, а на пути добра и братства. Разумеется, что этот долгий и богатый опыт жизни отразился и в афористических жанрах.

Этот опыт жизни подсказывал, что не национальная принад­лежность является критерием оценки людей, а моральная.

Обычаи гостеприимства, побратимства, мотивы дружбы наро­дов нашли свое яркое отражение в фольклоре ингушей. То эстетическое содержание, которое стоит за афористическими жан­рами, мы поймем лучше, если обратимся к другим жанрам фоль­клора. Например, в предании «Друг-ингуш и друг-кабардинец» на­рисована эмоционально впечатляющая картина взаимопонимания между ингушом и кабардинцем на основе гостеприимства. Ингуш и кабардинец изображены в предании настоящими друзьями. Они устраивают между собой что-то вроде соревнования в благородст­ве и гостеприимстве.

Это один из многочисленных примеров того, какими именно представляются в фольклоре красивые, благородные отношения между друзьями. Согласно эстетике этих отношений, какая бы трагедийная, остродраматическая ситуация ни возникла, нельзя терять друзьям веру и преданность друг другу, если они истинные друзья и благородные люди. Именно о таком благородстве, дружбе и гостеприимстве идет речь в пословицах и поговорках.

Такие ценности, как дружба, гостеприимство, благородство, честь, мужество и другие, отражен­ные в афористических жанрах, нашли более подробное осмысле­ние в героико-эпических песнях в соответствии со спецификой этого жанра.

Так, большое место в героико-эпических песнях занимают мо­тивы дружбы народов, товарищеской взаимопомощи и взаимовы­ручки героев разных национальностей. В песне «Русский кант и чеченский кант» [4] чеченский кант обращается за помощью к рус­скому канту. Русский кант принимает его по всем правилам госте­приимства и оказывает ему необходимую помощь. Именно русский кант убивает ненавистного обоим царского генерала:

Генеральскую голову быстро сняв,

Генеральскую форму на себя надел

Это мужественное сердце имеющий русский кант

(подстрочный перевод автора).

Этот поступок осмысляется, как достойный.

В песне «Гихо, сын Гехи и Акби Лорса, сын Акби» повествуется о том, как Гихо направляется в Грузию, чтобы отомстить грузин­ским князьям за притеснения, и попадает в плен. Это видит его друг, грузин Ганза. Ганза называет Гихо «сладко любимым дру­гом» и решает умереть, но спасти своего друга из плена. «Муже­ственное сердце имеющий» Ганза спасает Гихо из тюрьмы, «при­глашает к себе в гости».

Идея пословицы «Хороший кант не остался без друзей» нахо­дит в песне свое выражение средствами художественного образа. Так, в самый критический момент боя, когда грузинский кант Ган­за и его друг чеченец Гихо ведут неравный поединок с войсками грузинского царя, на помощь храбрым кантам приезжают их друзья: из Чечни — Алаж, сын Диби, с «знающими его сердце» друзьями-воинами, из «гирмин мехкара» — друг грузинского канта Ганза, «мужественное сердце имеющий» Залма вместе с воинами-«гирмин кантами», из страны кумыков — кумыкский друг Ганзы, мужественный Дунда со своими воинами [4].

Таким образом, в песне рисуется боевое содружество воинов разных национальностей. Примечательно, что «честь» победы над предводителем грузинского войска предоставляется в песне гру­зинскому канту Ганзе: именно он обезглавливает ненавистного врага.

Канты не боятся вражды потому, что «кто боялся вражды — не спасся от нее и бегством» (ИП; 21).

В одной из песен («Жерочун кIента, гуьржштк кIентан илли») [5] грузинский кант наделен такими же нравственными качествами, какие свойственны ингушским кантам. Узнав, что Тайсум, сын Юсупа, насильно увез сестру вдовы, грузинский кант устремляется на свадьбу. Однако он соблюдает нормы поведения на свадьбе, предусмотренные вайнахской этикой, и не спешит, ибо правилом для мужчины должно быть: «Не спеши, но и не забывай»; «Кто не был сдержанным, того не оставила печаль»; «Несдержанность от­няла душу, сдержанность завоевала гору».

Тепло встреченный на свадьбе, грузинский кант принимает участие в увеселении. Все восхищены и удивлены его танцем. Только после этого грузинский кант направляется к снохе «нус» — сестре своего друга. Он узнает, что она похищена насиль­но Тайсумом, сыном Юсупа.

Грузинский кант характеризует поступок Тайсума, сына Юсу­па, как постыдный и недостойный канта.

Здесь грузинским кантом дается развернутая система нравст­венных качеств канта. Перечисляются такие качества человека, как благородство, стойкость и т. п. Эта народная характеристика ценностей достигла высоты и значимости общеэстетического уров­ня человека как такового.

Семья и семейные отношения. Семья и семейные от­ношения как ценности занимают одно из основных, если не основное, место в афористических жанрах. В них высказаны на­родные суждения о том, какой должна быть красивая, идеальная семья и семейные отношения. Самые важные функции в создании и существовании такой семьи играют отец и мать. Самым первым и важнейшим условием является почитание и послушание своему отцу и матери: «Тех, кто не почитает своего отца и мать, не почи­тали и люди». Их потеря представляется невосполнимой утерей, несчастьем семьи: «Смерть отца — падение крыши, смерть мате­ри — разрушение дома». «Силы» семьи, ее достоинство и честь держатся на отце: «Если отец не устрашится». Там, где нет послу­шания детей родителям, не может быть идеальной, благополучной семьи, отсюда и пожелание: «Непослушные сыновья, неживущие замужем дочери пусть у меня не вырастут» (ИП; 27).

Из этнографических материалов и литературы известно, какую большую роль сыграл у ингушей культ очага, огня. И в изучаемых жанрах фольклора очаг и огонь выступают как ценности, на кото­рых держится все благополучие семьи. Очаг и постоянно горящий в нем огонь считались самым священным местом в доме, огонь призывали в свидетели, им клялись в самых важных случаях, воз­ле огня нельзя было совершать ничего предосудительного. Понят­но отсюда, что он был предметом самого священного, чистого, прекрасного. Очаг являлся хранителем благополучия семьи и будуще­го потомства. Поэтому одним из самых страшных проклятий в прошлом было: «Хьа даь йов цIе» («Да потухнет огонь твоего от­ца!»). Угасание огня в очаге означало, что семья погибла и над ее потомством нависло это проклятие.

Другим важным условием благополучия семьи фольклор счита­ет наличие у него сыновей, но не дочерей. Дочери, сколько бы их ни было, не идут в счет, если нет сыновей. Отсюда вывод: «Лучше один сын, чем семь дочерей» (ИП; 27). Самым распространенным пожеланием для девушки, выходящей замуж, было: «Пусть у тебя родятся семь сыновей!»

Такие представления возникли потому, что семья постоянно нуждалась в крепких и сильных мужских руках для поддержания хозяйства, для защиты интересов семьи. С отцом, у которого не было сыновей, просто мало считались, и он, как правило, не имел общественного веса, интересы такой семьи оставались неудовлет­воренными. Вот как рисует эту ситуацию в общественной форме поговорка: «Отец, не имеющий сына,— ствол, лишенный основа­ния; сестра, не имеющая брата,— сокол, не имеющий крыла. Соко­ла, не имеющего крыла, легко поймать; ствол, не имеющий осно­вания, легко свалить» (ИП; 27).

Важным условием благополучия, красивых и достойных отно­шений в семье является мир и согласие. Ссоры и вражда в семье воспринимаются как война, в которой никто не может быть победи­телем.

Большую долю ответственности за мир и согласие в семье фольклор возлагает на хозяина дома, отца семейства: «Тот, кто не хозяин своей семьи, не может быть хозяином и страны» (ИП; 30). Однако не снимается ответственность и с матери, жены. Если хо­рошая жена — это счастье семьи, если плохая — это несчастье. Более того, нет ничего лучше, чем хорошая жена и нет ничего ху­же, чем плохая. Однако, кто в силах «исправить» плохую мать? «Плохую мать исправит только сын», — гласит пословица (ИП; 28).

Эстетическое осмысление в изучаемых жанрах не ограничива­ется рассмотренными объектами. Свое место занимает в них приро­да, предметы труда и быта. Так, например, об игле говорится в за­гадке: «Весь мир одевает, а сама ходит голой». А вот еще: «Сидит высоко, цвет красно-белый» (яблоко). «По крыше ходит медный таз» (луна). Вот эстетическое осмысление явления времен года: «Без зубов не было волка, без холода не было зимы» (ИП; 26). По народным наблюдениям, ветер может принести и хорошее и пло­хое: «Осенний ветер принес три бедствия, весенний ветер принес три блага» (ИП; 26). Как видно, в своих наблюдениях народ под­черкивает красный цвет объектов (красно-белый цвет яблок; цвет луны, напоминающий медный таз), большое значение инструмен­тов труда (игла), а также различные состояния природы, вызыва­ющие в человеке те или иные эстетические переживания. Состояния природы очеловечены, наделены даже нравственными, эсте­тическими качествами. Так, говорится, что «благородство зимы — это тепло».

Таково основное идейно-эстетическое и тематическое содержа­ние афористических жанров фольклора. Как видно, пословицы, за­гадки, пожелания, проклятия и другие народные афоризмы сыгра­ли большую роль в становлении фольклора, в повышении народ­ного мастерства художественного обобщения изображаемой дей­ствительности. В этих важнейших областях народного творчества они задавали тон, определяли критерии и оценки, принципы отбо­ра, творческого осмысления и переосмысления материалов из жиз­ни, быта, народной памяти, обогащали народный язык, развивали и расширяли его образные, потенциальные возможности. Таковы­ми были незаметные на первый взгляд, но удовлетворяющие на­сущные потребности всего фольклора и языка функции афористи­ческих жанров.

Танкиев А.Х.,  доктор философских наук

Примечания:

1. Ингушские пословицы/Сост. Ахмет Мальсагов. Грозный, 1976.

2. Жанр «ловцаш», как таковой, чеченскому фольклору неизвестен, что является еще одним свидетельством самобытности, самостоятельности и оригинальности ингушского фольклора.

3. Ингушские пословицы/Собр. и сост. Ахмед Мальсагов. [На ингуш, яз.]. Гроз­ный,  1976. С. 9. В дальнейшем в тексте: ИП и номер страницы.

4. Архив Чечено-Ингушского ин-та истории, социологии и филологии. Рукопис­ный фонд. Дело № 811.

5. Чеченский фольклор/Сост. С. Эльмурзаев, З. Джамалханов. Т. 1. [На чеч. яз.]. Грозный, 1959. С. 51—60.