Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.

Маршани Беслан и Маршани Зураб

[…] Переяславцев стоял, скрестив на груди руки. Он видел и порозовевшие бугры, и солнце, и Днепр, отражавший в себе перламутровые облака и какие-то неуловимые переливы неумолимых красок небесной палитры.

Он видел засверкавший монокль в глазу Буммеля, безмятежно и тупо курившего сигару. Видел, как солнечные зайчики пробегали по стволам пяти винтовок пяти красноармейцев. Видел красный английский платок в руке круглолицего адъютанта. Красным платком он махнет с секунды на секунду.

Видел все это Переяславцев и не верил, что купленные адъютантом красноармейцы выстрелят. Не верил, потому что слишком уж хорошо было кругом и никогда, никогда еще не казался утренний воздух таким прозрачным и чистым…Тихое, бодрящее утро, самим Господом Богом созданное для полетов.

Не верил, потому что с каким-то наивным детски-проникновенным чувством верил в Бей-Мурата и князя Маршания. Между Переяславцевым и кучкой людей, собравшихся его убить, откуда ни возьмись, заныряли в воздухе стрекозы с крылышками, прозрачными, как стеклярус. Он следил за капризным движением этих упругих длиннохвостых насекомых, и они напоминали ему эскадрилью крохотных резвящихся аэропланов. Напоминали детство, когда он ловил стрекоз и с мальчишеской жестокостью обрывал им крылышки.

— Ну, что-ж, пора и начинать, — сказал Макаров.

— Буммель не успел ответить. Все вдруг повернули головы. Торопливые, в какой-то один призрачный звук сливающиеся удары копыт по деревянной настилке моста. Всадники в рыжих папахах, нахлестывая коней, мчались прямо к отвесному бугру. Князь Маршания вынесся вперед.

Солдаты, побросав с перепугу винтовки, хорошо знакомым привычным жестом подняли руки вверх. Подоспевшие всадники сбили их с ног…

Переяславцев видел, как Маршания огрел нагайкой Макарова, и мясистое лицо адъютанта залилось кровью. И тотчас же, не прошло и мгновения, старый ингуш, на бешеном карьере, одной рукой подхватил Переяславцева, бросил его поперек седла и вместе с ним – назад через мост. Вслед ему бросились и все остальные всадники, за исключением двух, нагнавших отряд уже далеко за мостом. Да и они задержались ровно настолько, чтобы спешиться и перерезать кинжалами автомобильные шины…

Очнулся Переяславцев на одеяле из цветных лоскутков. В той самой хате, где несколько дней назад он провел ночь вместе с Бей-Муратом. Вот и сам Бей-Мурат наклонился над ним и рядом князь Маршания с ласковой улыбкой в темных, молодых глазах. Сотенный фельдшер-осетин, с повязкой красного креста на рукаве черкески, смочил виски и лоб Переяславцеву мокрым полотенцем. И стало хорошо и легко, и вырвался из груди глубокий вздох облегчения.

— Ну, как вы себя чувствуете, ротмистр?

— Ах не спрашивайте! Это сон, сказка!

Бей-Мурат, вы спасли мне жизнь. Отныне я вечный ваш данник!

— Клянусь Богом, я здесь не при чем, это его сиятельство постарался, — указал Дагестанец на князя Маршания.

— Помилуйте, ваше сиятельство, слишком много чести! Это все вы!

— Нет вы, ваше сиятельство, это я здесь ровно не причем!

Рыцарский обмен любезностей вызвал у Переяславцева улыбку.

-Друзья мои дорогие, позвольте мне примирить вас. Обоим, обоим вам признательность моя безгранична… И если когда-нибудь…

— Верим, верим, не надо! Ну, ты больше не нужен, уходи, — обратился Бей-Мурат к фельдшеру.

Остались втроем. Переяславцев, испытывавший во всем теле приятную истому, не хотел двигаться, хотел лежать. Лежать, глядя на своих спасителей.

— Говорят, не бывает на свете чудес! Я верю в Бога, верю в честных отважных людей, в дружбу, верю в мой талисман!..

— Обезьянка, — весело подхватил Бей-Мурат, — как-же все болтается на веревочке! Всадникам развлечение…

— Значит мой аппарат?..

— Жив, здрав и невредим! Я вам бензину приготовил.

— Зачем? – удивился Переяславцев.

— Вопрос! Зачем? Отдохнете, накормим вас и, марш, воздушным рейсом в Таганрог к генералу Деникину. Сами доложите ему все, как было.

— А вы думаете, он меня примет?

— Обязательно!.. генерал Покровский его подготовит. Все пущено в ход. Будьте покойны! Выложите ему всю правду, как эти, сукины дети, хотели ограбить государственную казну, а вас в расход пустить.

— Действительно, сукины дети… Да, вот что, — спохватился Переяславцев, приподымаясь, — человек в высшей степени эгоистичное животное, так и я: обрадовался, что жив, и совсем позабыл, что по моей милости и вы, и князь Маршания подвергнетесь большим неприятностям. Для вас эта история может кончиться плохо, вот чего я себе никогда не прощу!..

— Э, пустяки,- беспечно махнул рукой Бей-Мурат, — мы никого не боимся! Правда, ваше сиятельство?

— Постоим за себя, ваше сиятельство!..

— Все складывается в нашу пользу, — продолжал Бей-Мурат, — раз об этом узнает Деникин, — и Май, и весь его штаб подожмут хвост, да и вообще, я хотел бы посмотреть, чтобы князь Маршания, хоть на один день был арестован? Вся ингушская бригада, вся до последнего всадника, вступилась бы за него! Нет, чепуха, не стоит думать об этом. Жаль, что его сиятельство не зарубил этого мерзавца Макарова.

— Ничего, и так будет долго помнить,- сказал Маршания.- След от моей нагайки на всю жизнь останется.

Переяславцев вспомнил страшный удар, вспомнил, как выронив платок смерти, адъютант схватился за окровавленное лицо. Вспомнил и спросил:

— Но для меня до сих пор непостижимо, как это вы, ваше сиятельство, подхватили меня одной рукой на седло? Во мне около четырех с половиной пудов.

— Привычка,- пояснил Маршания, — давно этим делом занимаюсь. Главное — поймать темп; темп-это все! Только бы захватить рукой, остальное — лошадь помогает движением…Пустяк, говорить не стоит.

— Ну знаете, я сам кавалерист и видел хороших кавалеристов, но такой трюк! — для этого надо быть вами, — покачал головой Переяславцев с каким-то новым чувством восхищения и удивления, оглядывая маленького, сухого старика.

Конечно, в словах Дагестанца был налет кавказской, чисто горской, бравады. Слов нет, и отваги, и джигитской удали и в нем, и в князе Маршания, и в простых всадниках – угол непочатый, но все же они рисковали собственными головами.

За ранним, очень ранним завтраком, когда к холодной водке, — холодной, потому что Бей-Мурат умудрился добыть льду, — подан был чудесный шашлык, Переяславцев так и сказал:

— Да, при других условиях, вы мои добрые гении в черкесках, наверно бы угодили сами под расстрел!…

— Что значит при других условиях? – вспыхнул Бей-Мурат, сверкнув одиноким глазом,- твердой власти нет, хотите вы сказать? Будь твердая власть мы не посмели бы это сделать? Может быть, но клянусь Богом, при твердой власти невозможно было бы преступление, задуманное в штабе Май-Маевского. Да и не сидела бы в штабах разная большевистская шваль, в роде этого сукина сына Макарова. Хороший человек Деникин, а слаб! Нет железного кулака. Будь на его месте Кутепов, или Врангель, кулак был бы покрепче…А все же не то, что царь. Почему царя слушались? Что он карал, вешал, расстреливал? Скажите мне, почему?

— Потому что была из поколения в поколение вера в законность, освященной веками власти.

— Ага, вот оно что! Договорились! Вот я спрошу князя: ваше сиятельство, вы согласны умереть за генерала Деникина?

— Нет не согласен, ваше сиятельство…

— Ну, а за его императорское величество?..

— За его императорское величество?..

Князь вскочил из за стола и, выхватив шашку, весь спружинился, как хищник, высматривающий добычу. Он увидел дико загоревшимся взглядом свою собственную дагестанскую бурку, косматую. Еще влажную от вчерашнего дождя. Она стоймя торчала в углу. как будто из нее только что вышел человек, и она так и осталась с поднятыми плечами. Короткое неуловимое движение, свист блеснувшего клинка. Перерубленная вся наискось бурка сохраняла свою прежнюю форму…

— Вот вам ответ горца! Ответ всех горских народов, ротмистр.Ваше сиятельство, окажите честь, разрешите поцеловать вас. Во-первых, за ваш монархизм, а во-вторых, клянусь Богом, я, кавказец, такой чистой рубки еще никогда не видел!..

И оба джигита, старый и молодой, сердечно обнялись.

Восхищение Переяславцева не имело границ.

— Во время великой войны я прочел в какой-то газете довольно яркую статью о вашей дивизии. Называлась она “Дивизией из волшебной сказки.” Действительно, вы какие-то сказочные люди! Мое похищение одно чего стоит!

— Теперь такой тарарам пойдет, клянусь Богом! – был на седьмом небе от радости Бей-Мурат. – Пешком, как побитые собаки, пойдут в штаб. Все четыре шины из строя вон…

— Сюда пожалуй сунутся, по горячим следам.

— Не беспокойтесь, не сунутся! Не с чем, да и не посмеют! Ни одного взвода конницы, а моя полусотня в семи верстах отсюда, а если приедут, будьте уверены, тихо, смирно, по-хорошему:- “Где ротмистр Переяславцев. Покажу им на небеса: улетел.

– Куда?

– В Таганрог, в ставку его высокопревосходительства, командующего Вооруженными Силами юга России.- Зачем? – По его личному вызову.“ Воображаю, как эти мерзавцы перетрусят! Хотя нет,- усумнился Бей-Мурат, махнув рукой, — папаша Деникин любит Мая; если б не любил, давно бы выгнал эту пьяную свинью! Свинью в Корниловской форме. Жаль, что форму доблестного полка позорит. Во всяком случае, папаша золото и бриллианты в государственную казну потребует, и за это спасибо!

Бей-Мурат не ошибся.

Не успел он проводить вместе с князем Маршания улетевшего Переяславцева,- долго смотрели ему вслед, пока аэроплан совсем не скрылся в океане беспредельной лазури, — не успели вернуться в хату, как подкатил автомобиль с бароном Буммелем и прапорщиком.

— Что вам угодно?- встретил их Бей-Мурат, не замечая протянутой руки Буммеля.

— Я, полковник, барон фон- Буммель, здороваюсь с вами, господин штаб-ротмистр!..

(Продолжение следует)