Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.

Пред нами книга графа Henry de Castries – «Le Islam»[1]. Одна глава в ней, посвященная разбору причин распространения мусульманства, особенно привлекла наше внимание. Я уверен, что в России все – как мусульмане, так и христиане с большим интересом прочтут нижеследующий реферат, в котором я по возможности полнее постарался передать содержание VI главы – «Распространение ислама со времен арабских завоеваний». При этом, конечно, я никак не мог воздержаться от собственных комментариев и дополнений.

«Принимаясь за исследование действительных причин громадного распространения исламизма[2] в наше время, мы должны были отказаться от многих попыток, имевших в виду объяснить это распространение. Мы думаем, что если обратить внимание на этот последний факт, то приходится раз и навсегда отказаться от того аргумента, что ислам проповедовался не иначе, как с оружием в руках. Мы уже имели случай оспаривать упомянутый аргумент. Если мусульманство проповедовалось силой арабских завоеваний, то, конечно, его распространение имело бы место только в период завоеваний. Между тем, Коран не перестает распространяться во всем мире. Это стремление к распространению, которое продолжается и в наши дни, сделало исламизм третьей религией человечества, после буддизма и христианства. Долго предполагали, что ислам постигла судьба ослепительной цивилизации халифатов Дамаска, Кордовы и Багдада и что он умер вместе с ней. «Мусульманство не приобретает новых прозелитов – писал Бартелеми Сент Илер (Barthelemy—Saint—Hilairi. Mahmet et le Coran. Введение). Это значит искажать характер этих двух факторов. Блестящая цивилизация арабов была вызвана условиями времени, находившимися вне Корана: если бы она продолжилась, то почти наверное высшие классы впали бы в безверие, народ же в грубые заблуждения».

Напомним здесь читателю, что сочинения арабского юриста и философа Аверроэса, этого предтечи и учителя Спинозы, даже в Европе находили настолько опасным своим безверием, что католическая церковь не раз торжественно сжигала их рукой палача вплоть до конца XVII столетия. Между тем, арабская цивилизация их терпела, но и производила целый ряд подобных им.

«Но далекие тщеславных литературных увлечений халифов, далекие философских и религиозных прений пустыни Аравии, Ливии и Сахары сохранили первоначальную чистоту мусульманской веры. Из этих пустынь, в особенности из Сахары, выходили святые миссионеры, бренные останки которых покоятся под белыми куполами, рассеянными в таком большом количестве в Северной Африке».

После такого вступления автор останавливается на географических границах, завоеванных исламом. Он указывает прежде всего на успехи ислама в Китае, где насчитывается до 20 миллионов мусульман (hoeys—hoeys), которые составляют в срединной империи влиятельную касту.

Заметим здесь от себя, что цифра, данная графом Кастри, устарела, потому что по более поздним известиям число мусульман в Китае достигает уже солидной цифры в 40 с лишком миллионов и непрестанно увеличивается со дня на день. Далее мусульмане здесь рассеяны по всей империи, а не только, как утверждают многие, в провинциях, прилегающих к китайскому Туркестану. Так, между прочим, – передаем со слов участников русско-японской войны – всадники Кавказской бригады находили своих китайских братьев по вере по всей Манчжурии, а в особенности в Мукдене, где живет значительная колония их.

«Г. Васильев, который изучал этот ход мусульманства в Китае, верит даже, что оно призвано заменить доктрину Санта-Муни». Далее приводится цитата, заимствованная у г. Васильева («Мусульманство в Китае и Восточном Туркестане»), в которой наш соотечественник немного преждевременно опасается, как бы успехи ислама не стали угрозой всему миру.

«Мусульманство, кажется, находится отныне на пути к победе над религиями, которые разделяют китайский континент», – пишет г. Montet (Les missions musulmanes au XIX siekle. 1883) [3].

«В Европе, где они более рассеяны, можно встретить мусульман на всем пространстве между Турцией и Литвой».

Автор, очевидно, имеет в виду, между прочим, и т.н. литовских татар, которые действительно рассеяны по всему Царству Польскому. Эти татары в большинстве случаев ополячились и утратили свой язык.

Они являются потомками тех татар, которые в средних веках наводнили Восток, Юг и Запад России. Литовского татарина очень трудно отгадать в настоящее время под польской фамилией.

«Мусульман можно встретить и в Америке, куда ислам был занесен кули (наемные китайцы) и неграми. Но Африка остается избранной страной ислама: он чувствует себя здесь так же, как христианство в Европе. Начиная с Сьерра-Леоне, пишет полковник Полиньяк[4], до Португальского Мозамбика, включая сюда Марокко, варварийские государства и канал Суэц, вся прибрежная линия непрерывной нитью населена мусульманскими народами («France et islamisme». Alger, 1893). Если с берегов мы углубимся во внутрь континента, то мы констатируем, что Hinterland [5] ислама образует компактную территорию, простирающуюся от Красного моря до Атлантического океана и от Средиземного моря до 6° северной широты. Как мы видели, на восточном берегу эта территория достигает Португальского Мозамбика, т.е. около 10° южной широты. Мусульман можно встретить в довольно значительном количестве на Мадагаскаре, и даже название этого большого острова, по толкованию некоторых ориенталистов, арабского происхождения (Madecasse bar, т.е. страна Madecasses).

«Африка, вот где, – говорит г. Montet, – религия Магомета распространяется с наибольшей быстротой и с наибольшим успехом. Сильная, благодаря неприступной позиции, занятой ею на севере этой части света, уверенная, что на всем обширном пространстве, которое теряется в сахарских пустынях, вплоть до необъятных областей Судана, одной ей предназначено иметь моральное влияние в той степени, в какой это недоступно ни одной из существующих религий, она двигается все вперед навстречу все новым и новым завоеваниям».

Это движение, по уверению графа Кастри, уже давно переступило вместе с торговыми караванами границы Судана и вступило в экваториальные области Африки.

Ислам разносится по всей Африке в настоящее время из двух очагов. Первый из них, а именно западный, существует уже очень давно. Его влияние простирается до самых берегов Атлантического океана. В последнее время, остановленный французским движением от Сенегала к Нигеру, он последовательно переносил свою деятельность от одного пункта к другому, от Тимбукту к Сохото, от Сохото к Кано и, наконец, от Кано к Куна, где он и остановился, как кажется, в настоящий момент. Первоначальной резиденцией его, следовательно, был Тимбукту.

Второй очаг – восточный – более позднего происхождения, горит в данное время между Удай и Дарфуром, поддерживаемый с одной стороны влиянием Махди[6], а с другой – главой религиозного ордена Санусия или Синуси[7]. Приблизительно, притоки озера Чад, Шари и Лагон, разделяют сферы влияния обоих, упомянутых выше очагов.

Эти два течения ислама, из которых восточное более воинственно и фанатично, западное же более коммерческого свойства и отличается большею терпимостью, подвигались беспрепятственно вперед среди фетишей, которые соприкасались с мусульманским миром на протяжении почти 12 тысяч километров, когда они наткнулись на французских исследователей Конго. Эта встреча в областях, прилегающих к озеру Чад, явилась неприятным сюрпризом для купцов из Судана или Триполи. Они повернули на Восток и Юг и после нескольких месяцев пути снова столкнулись с европейцами…

Утверждение европейцев в области Конго разбило материк Африки на две части и очень заметно отозвалось на факте распространения ислама. Постепенное проникновение европейцев-христиан в глубь континента со временем должно произвести глубокий переворот в экономических отношениях, существующих здесь в течение веков.

Затем автор переходит к разбору причин, которые способствуют такому быстрому распространению ислама и придают ему такую необыкновенную жизненную силу.

Но прежде, чем последовать за графом Кастри, вернемся несколько назад и скажем два слова об Азии, о которой граф ничего нам более не говорит, но где религия Пророка, однако, распространяется с такой же быстротой, как и в Африке.

Относительно проникновения мусульманства в Китай уже говорилось выше. Остается добавить о Малайском архипелаге, где насчитывается по данным Blund’a и по энциклопедическому словарю Мейера («Meyer Grosse Conversations-Lexicon») более 30 миллионов приверженцев ислама.

В Индии успех мусульманства очень значителен, что отчасти объясняется покровительством англичан этой религии. Общая цифра мусульман в передней и задней Индии превышает 60-70 миллионов. Наибольший процент падает на государства Синд (77 %), Кашмир (70 %) и Пенджаб (55 %). В одной Бенгалии 23 миллиона мусульман.

По различным сведениям, проникавшим в последнее время в печать, прирост мусульманского населения по всей Индии может быть принят около 1,5 – 2 миллионов в год.

Недавно распространился в печати слух о том, что японское правительство собирается предложить стране принять ислам. За недостатком более точных и определенных сведений, мы не станем более останавливаться на этом вопросе. Но зато не можем обойти здесь молчанием крайне любопытный, почти невероятный факт распространения ислама в таких культурных странах, как Англия и Соединенные Штаты Северной Америки. В настоящий момент главные очаги ислама в этих государствах – Ливерпуль, Манчестер и Нью-Йорк. «Это вторжение ислама в Европу, – говорит г. Noudes, – едва заметное в настоящее время, наверное будет прогрессировать: ислам может задержаться, но отступить – никогда».

Господин Kuenen («Revue de L’ histoire des religtons», T. VI) поставил вопрос: обладает ли ислам характерными чертами универсализма двух других крупных религий – буддизма и христианства, или он является только национальной религией? Ответ не мог быть сомнительным: мусульманство безусловно религия универсальная, «интернациональная», потому что в настоящее время в ее лоне столько различных рас и народов, как семиты, арийцы, татары (монголы), малайцы, негры. Но г. Kuenen подступает к вопросу, ставя его в более узкие рамки. Он спрашивает себя: является ли этот универсализм присущим внутреннему содержанию ислама, или он обязан другим причинам?

«Арабская национальность, – отвечает он, – не является материнским лоном ислама, но только его границей… Настоящий универсализм не мог быть понятым исламом уже в силу его происхождения».

Господин Kuenen выражается очень неясно, однако, из того, что можно было понять, он отрицает за исламом характер универсализма. Между тем, попытки Магомета сделать свою религию терпимой и доступной как иудеям, так и христианам, говорят за то, что основатель ислама сознательно относился к вопросу об универсальности. Уже факт признания Пятикнижия Моисея, Евангелия и божественного происхождения Иисуса лучше всего свидетельствует о широте взгляда арабского пророка.

Но послушаем, как относится граф Кастри к мнению г. Kuenen: «Это ограничение, – говорит он, – не кажется ли несколько специальным?

Оригинальный ислам, ислам Корана и Сунны принял впоследствии тот характер, который г. Kuenen считает искусственным образованием, по которому он приписывает высшую степень универсализма. Преобразования эти, однако, настолько неуловимы, что очень трудно схватить различие между присущими внутренней природе ислама и чуждыми ему факторами, обязанными как влиянию времени, так и различным народам, принявшим эту религию.

Эти вторичные роды, впрочем свойственны не одной религии Магомета: их можно встретить во всех других религиях».

Дополним слова графа Кастри и мнением Эрнеста Ренана, утверждавшего, что христианство в Европе сбросило с себя свой первобытный облик семитического духа и оделось в платье арийцев.

К позднейшим наслоениям в исламе можно отнести мистицизм, культ святых, культ мертвых и несколько др. Религиозные потребности бедного человечества столь различны, что рано или поздно приходится применяться к ним. Ислам так же, как и другие религии, должен был уступить, и он перенес операцию с поразительной легкостью. Вот в чем заключается истинная причина его успеха и в то же время корень его противоречий.

Мечтательные души, которые ищут освободиться от плотских чувств и погрузиться в созерцание Бога, найдут в Суфизме учение, способное дать им мистический экстаз: едва ли найдутся такие пуритане, которые подняли голос против этой системы, хотя нет ничего более чуждого религии Магомета, чем мистицизм. Души же с земными побуждениями, напротив, почувствуют себя слишком отдаленными от Аллаха: они не посмеют обратиться к Богу со всякой молитвой. Для них ислам и создал культ святых, несчётных патронов, оказывающих всевозможные милости. Этот культ святых привлекает самые различные слои, начиная с бродяг, нищих, стариков, бесплодных женщин и кончая юношами в погоне за фортуной. Однако культ святых, если обратиться к Корану или Сунне, очень далёк исламу, и Магомет строго запретил почитание этих простых созданий. Что касается тех, которые берут других патронов, кроме Бога, говоря: «Мы почитаем их, чтобы они приблизили нас к Богу, – Бог осудит их упорство» (Коран. XXXIV. 4).

В действительности же ислам в своем существе, в своем первобытном состоянии не содержал в себе других верований, кроме веры в Единого Бога. Эта вера сохранена в полной мере и впоследствии; несмотря на чуждые элементы, введенные в эту религию, она, вера, осталась как бы цементом, который скрепляет этот конгломерат  позднейших наслоений.

«Ислам нужно еще признать религией терпимой. Он обещает блаженство в будущем всем верующим почти без различия заслуг: мусульманин, полный рвения и храбрости, найдет в священной войне стать мучеником, робкий ученый может удовольствоваться чтением Корана и также будет приятен Богу, бедный будет прославлен, но и богатый не понесет наказания за свои богатства».

«Магомет, который имел очень высокое представление о Боге, не особенно высоко ставит человечество». Вот почему, по словам графа Кастри, он допустил некоторые поблажки человеческим слабостям. «Он сам, по собственному признанию, любил молитву более всего. Эти слова должны быть поняты буквально. Кто понимает их – понимает ислам».

На молитве у мусульман следует остановится подробнее, чем это делает граф Кастри. Мы видим в молитве этой – в намазе – одно из самых существенных средств распространения ислама. Она является наиболее видимым, осязательным и в высшей степени обязательным атрибутом религии. Ее поистине можно назвать барометром искренности веры, потому что для исполнения она требует много настойчивости и убеждения. Она-то главным образом и отличает с внешней стороны ислам от христианства. Молитва у христиан, в собственном смысле этого слова, редко исполняется вне публичных богослужений. Что же касается домашней молитвы, то она очень бесцветна, будучи, во-первых, необязательной, а, во-вторых, лишенной торжественности, которая могла бы создать соответствующую моменту настроение. В то время как христианская церковь имеет в виду поразить ум пышной обстановкой молитвенных помещений и торжественностью богослужения, мусульманство достигает того же результата, так сказать, домашними средствами. Рядом движений и жестов, как-то: омовением, постилкой ковра, частой переменой платья, земными поклонами, вдохновенными восклицаниями, разбором четок и пр. мусульманин настраивает себя также торжественно, как и христианин в церкви. Благодаря этому, можно сказать, что мусульмане, сверх пятничных меджлисов, ежедневно сами устраивают себе по пять раз настоящие богослужения. Правильное и постоянное исполнение молитвенного обряда – вот что легче и скорее всего убеждает каждого нового человека в искренности веры мусульман, вот почему язычники отдают почти всегда предпочтение видимым знакам религиозности последователей ислама перед словами христианских миссионеров.

Насколько поражает ум человеческий, даже ум образованного европейца торжественность намаза, по этому поводу граф Кастри в предисловии к своей книге рассказывает очень интересный случай, имевший место лично с ним. Передадим его рассказ весь.

Граф путешествовал в сопровождении нескольких арабов в Сахаре. В полдень его путники встали на молитву, а он отошел в сторону.

«Я хотел было в этот момент спрятаться куда-нибудь!  Я видел просторные бурнусы, которые одновременно наклонялись при торжественных жестах обряда; я слышал восклицание, тон которого с каждым разом всё более и более повышался: «Аллах Акбар! Бог велик!». И этот атрибут Божества возбуждал во мне чувства, которые никогда не могли возбудить все метафизические доказательства теодисее (Théodicée – произведение Лейбница, в котором он обосновал свою теорию оптимизма и свой взгляд на Божество и сотворение мира). Я находился в состоянии недомогания – от стыда и гнева. Я понимал, что в этот момент молитвы эти арабские наездники, столь раболепные перед тем, должны чувствовать своё превосходство надо мной. Меня тянуло крикнуть им, что и я верую, что и я умею молится и обожать.

Какая гармония царствовала между этим грандиозным пейзажем и этими людьми, величественно задрапированными в свои шерстяные одежды! Рядом с ними их лошади, с опущенными до земли уздечками, вдруг притихшие, казалось понимали торжественность момента. Это были любимые животные пророка, который не стеснялся отереть им ноздри полой своего плаща, как советовал ему ангел Гавриил.

Одинокий в этой безбрежной пустыне, я затерялся со своим кургузым, узким, смешным, почти неприличным военным костюмом. Но в этой Сахаре, столь благоприятной для религиозного настроения, моё положение неверующего бросалось особенно резко в глаза и придавало мне вид животного по отношению к этим людям, которые возносили к Богу обеты глубокой, искренней веры. И вдруг ум мой поразило библейское предсказание – «Бог да обитает в палатке Сима! Бог да распространит род Иафета!»

Здесь действительно стояли лицом к лицу потомки обоих сыновей Ноя. Потомки Сима – гордые своей верой, обожающие Бога своих отцов, Бога, который посетил палатку Авраама, и я – ариец, сын Иафета, род которого распространяется завоеванием.

Когда я вернулся домой и попытался определить свои впечатления, то почувствовал, что красоты ислама привлекают меня все более и более. Мне казалось, что в этой бродячей жизни пустыни я увидел впервые людей, действительно верующих, чтящих Божество. Моя мысль перенеслась в те христианские храмы, где чаще всего молятся одни только женщины, и меня охватило негодование против безверия людей запада».

Если пророк несколько и уступил человеческой природе в вопросе о браке, как указывалось выше, то в других пунктах он проповедовал строгое воздержание: употребление вина и других крепких напитков самым строгим образом запрещено последователям Корана, говорит граф Кастри. Благодаря этому запрещению, которое исполняется с такой точностью, мусульманские народы избежали алкоголизма, бича, который в такой степени опустошает в настоящее время христианские страны и который в известном смысле  воскресил социальный вопрос, неизвестный на мусульманском Востоке.

«Религиозная система, возвышающая, с одной стороны, душу почти сверхчеловеческим представлением о Божестве, представлением, питающимся молитвой, исполняемой пять раз в день, а с другой – терпимая к человеческим слабостям (к известной части слабостей, добавим от себя), конечно, гармонировала с двойственной натурой человека и потому в состоянии была увлечь громадную часть человечества. Но главная причина успеха ислама, причина, вполне присущая Корану самому и которая лучше всего объясняет его распространение среди черных, – это, без сомнения, крайняя простота его догматов. Благодаря этому, он соответствует удивительнейшим образом народам диким, «девственным, не подвергшимся еще религиозной эксплуатации». Ислам – это религия без таинств, символ веры которой может быть выражен даже в предсмертной агонии простым жестом: поднятием вверх указательного пальца, чтобы свидетельствовать о единстве Бога.

«Когда христианство и мусульманство оспаривают свои преимущества перед дикарем, проповедуя каждая из обоих религий на свой лад две великие истины, столь новые для малоразвитых умов, – единство Бога и бессмертие души, – то дикарь инстинктивно склоняется в сторону той из них, которая ничего не прибавляет к этим двум догматам, и он становится мусульманином. Это превосходство пропаганды ислама перед христианской проповедью было признано уже в XVII веке аббатом Maraecci».

Граф цитирует затем длинную выдержку из сочинения этого писателя, который, называя ислам «злой и суеверной сектой», всё же находит, что «идолопоклонники, которые чувствуют себя в достаточной степени расположенными отказаться от своего идолопоклонства, скорее и легче принимают магометанский, чем христианский закон».

«Теперь нам остаётся исследовать, кто является агентом и каковы средства, которые употребляются в настоящее время для пропаганды мусульманства. И в этом отношении мы констатируем очень важную причину успеха Корана».

Здесь необходимо обратить внимание читателя на то, что автор имеет в виду распространение ислама в Африке, с пропагандой которого он имел возможность познакомиться до известной степени на месте. Так как исследование графа Кастри в дальнейшем, помимо общих исламу на всём земном шаре средств распространения, раскрывает ещё много любопытных и совершенно новых для нас фактов, характерных только для этой части света, то мы и последуем за автором несколько подробно.

«Пропагандистами ислама являются чаще всего коммерсанты, которые со своими караванами в поисках за наживой отваживаются проникнуть в самые отдаленные страны. Мусульманского миссионера – чувствуется, что это название не точно – не существует, подобно религиозным христианам – этих предметов недоверия дикарей. «Если принимают его религию (ислам), – говорит Montet, – то это объясняется тем обстоятельством, что он её прежде всего не предлагал. Народы-дети, похожи на детей: они отворачиваются от того, что им предлагается и желают страстно то, в чём им, как им кажется, отказывают. Средства, которые употребляются при этой пропаганде, очень различны. В высшей степени интересно изучить эти средства на окраинах наших экваториальных африканских владений – наилучших пунктах для наблюдений над вторжением мусульманства.

Фульбеи (Les Foulbés), которые являются в Судане представителями белой расы, обращенные в мусульманство сравнительно давно, стоят во главе движения в пользу распространения ислама. Их деятельность сосредоточена в окрестностях озера Чада.

Наши исследователи Шари и Логоны[8] видели их за работой. Их старания не ограничиваются завоеванием душ и открытием новых рынков: они хотят еще расширить свое политическое влияние. У них, как у европейских держав, свой план и своя колониальная политика; они так же, как и последние, движутся вперед, имея в виду завоевание Африки».

«Что нас более всего поразило, пишет г. Malstre, на пути нашего движения к Чаду в бассейне Шари, это политическая организация, которую мусульманские владетели центрального Судана ввели среди населений, находящихся в суверенной зависимости от них. Незаменимыми помощниками фульбеев в этом деле проникновения являются Гауссы (Haousses), черная раса, принявшая ислам позже фульбеев. Гауссы находятся по отношению к фульбеям в таком же подчиненном положении, в каком евреи относительно арабов. Эта аналогия между евреями и гауссами настолько поразительна, что она проводится всеми решительно исследователями. Как и еврей в стране арабов, так и гаусса в Судане, обладая коммерческим инстинктом и жаждой наживы, мало расположенный подвергать себя какой бы то ни было опасности, следует за воином-фульбеем и пускает корни только там, где безопасность обеспечена. Чтобы дополнить портрет гауссы, прибавим, что он главным образом монополизировал в центральном Судане образование. Это образование, впрочем, самое поверхностное, ограниченное чаще всего умением читать и писать по-арабски, придает ему в глазах населения фетишей, приписывающих каждой писанной букве сверхестественное значение, большой престиж. Но престижем этим, однако, гауссы никогда не злоупотребляют в отношении своего патрона фульбея. Истинными пропагандистами ислама на самом деле все же являются фульбеи, гауссы же работают только под их непосредственным руководством».

«Политико-религиозному влиянию фульбеев чаще всего способствует междоусобная вражда диких племен. Вмешательство в домашние споры последних служит при этом естественным средством проникновения. В тех же случаях, когда трибы[8] фетишей составляют компактные группы, фульбеям, конечно, труднее распространять среди них свою религию и свое влияние. В таких случаях они предпринимают экспедиции для наказания фетишей, которые провинились либо убийством мусульманина, либо грабежом мусульманских деревень. Каков бы ни был мотив, толкающий их вторгаться с оружием в руках в области диких племён, однако в деятельности их на этом пути нельзя отрицать большого политического смысла».

«Они кладут, – пишет г. Malstre, – в основание своих отношений к зависимым от них язычникам принцип протектората. Враждебные деревни находятся под постоянной угрозой, дружественные и подчиненные – уважаются; начальники этих последних отправляются в одну из столиц Судана, чтобы принять от мусульманских султанов инвеституру. Вернувшись на родину, они пользуются своей властью под защитой и в сюзеренной зависимости от своих победителей фульбеев. Если село или деревня имеют сколько-нибудь важное значение, то султаны отправляют туда прямых представителей своей власти. В роли этих представителей выступают гауссы. Последние играют по отношению к туземным князькам роль влиятельных советников; образование и представление о юриспруденции, почерпнутое из Корана, делают их настоящими консулами. Эти гауссы представляют собой как бы ядро, вокруг которого группируются коммерсанты, явившиеся из Судана. Иногда случается, что некоторые трибы фетишей не подчиняются по первому требованию фульбеев, в таком случае, деревни, оказавшие сопротивление, подвергаются набегу. Сыновей бывших начальников фетишей отправляют в Судан, где они воспитываются в соприкосновении с фульбеями и гауссами. После более или менее продолжительного пребывания здесь им позволяется вернуться на родину, где они исполняют в пользу победителей роли, аналогичные ролям наших резидентов».

«Исламизация, между тем, идёт своим чередом, благодаря соседству, духу подражания, без всякого давления, наконец, без всякого видимого прозелитизма. Дикарь, который прячет свою наготу под «boubbou» хлопчатой бумаги, купленной у гаусса, стал уже неофитом, он перенимает, как обезьяна, движения последнего во время молитвы; поэтому нельзя бывает определить с точностью момент, когда он становится настоящим почитателем Корана. Когда число обращений в ислам достигает значительных размеров, фульбеи учреждают в деревнях фетишей школы под руководством гауссов, но фульбеи всегда воздерживаются от прямого вмешательства в дело распространения религии – они довольствуются тем, что, сообразно с обстоятельствами, поручают это дело или гауссам, или туземному элементу».

«Брак служит другим средством пропаганды, практикуемом фульбеями с большим успехом. Султаны Судана с этой целью берут жен из княжеских фамилий фетишей, эти женщины и их дети являются лучшими миссионерами ислама. Где-то Ренан замечает: «Должно обладать сильной волей, чтобы не поддаться, когда женщины и дети подают друг другу руки, чтобы сказать вам: «Веруй, как мы»!..

Мы приближаемся к концу интересной книги. Граф Кастри, исчерпав всё, что он имел сказать о внутренней силе, которая толкает ислам завоевывать всё новые народы и страны, останавливается в заключении над одной из библейской историй – факт очень характерный для свободомыслящего француза. Он подробно рассказывает эпизод, относящийся к Агари, супруге Авраама, и к сыну её, Исмаилу (Исааку). Бог трижды обещал великое будущее потомству Исмаила – первые два раза своему патриарху, а третий Агари при следующих обстоятельства.

«Вода высохла в мехах, рассказывает священная история, Агарь уложила ребенка под дерево, потом сама удалилась и села против него на расстоянии полета стрелы. «Потому что, – говорила она, – я не хочу видеть умирающим своего сына». Сидя так, против него, она подняла голос, плача. Уже Бог услыхал плач ребенка, и ангел Господень сказал матери с высоты небес: «Что с тобою, Агарь? Не бойся ничего, Бог услыхал голос ребенка с места, где ты его положила. Встань, помоги ему подняться и твоя рука да укрепится при прикосновении к нему, потому что от него произойдёт великий народ».

«У меня дрожала рука, – далее пишет граф, – поднимая завесу со священного текста и, конечно, я никогда не осмелился бы по личному почину применить к мусульманству эти строки писания, ни объяснить распространение ислама благоволением Божьим над потомством Авраама, если бы я не был уполномочен к этому следующим толкованием одного христианского апологета: «Прогресс исламизма, – пишет аббат de Brogile, – вступает на путь исполнения обещаний, данных Богом отцу правоверных!» («Problemes et conclusiona de L’ histoire des religions». Paris. 1886).

Вассан-Гирей Джабагиев

---

1) Генрих де Кастре (правильно – Анри де Кастре, Henry de Castries), граф, французский исследователь Алжира и Ислама в Северной Африке в первой трети XX века. Жил в Алжире, являясь высокопоставленным колониальным чиновником. Входил в круг известных французских востоковедов (Луи Массиньон, Анри де Виалар, Альфред Ле Шателье), основавших Кафедру мусульманской социологии в парижском Колледж де Франс. Автор ряда работ по истории мусульманства в Северной Африке и по общей истории Ислама, в том числе фундаментального труда «L’Islam. Impressions et Etudes», 1928 («Ислам. Впечатления и исследования»), которое цитируется и обсуждается специалистами по сей день. Издал исчерпывающее многотомное собрание оригинальных документов по истории Марокко, собранных в европейских архивах и библиотеках («Les Sources Inèdites de L’Histoire du Maroc», 1918-1935). – Сост.

2) Употребляется как синоним «исламу» по типу «буддизм», «иудаизм», «индуизм», без современного уничижительного оттенка. – Сост.

3)Монтэ «Мусульманские миссии в XIX веке». – Сост.

4)Полковник Полиньяк (Colonel de Polignac) – Ludovic de Polignac (1828-1904). – Сост.

5) Hinterland (англ.) – границы. – Ред.

6) Махди – Махди Суданский Мухаммед Ахмед (1844-1885), вождь освободительного движения в Судане против турецко-египетских властей и английских колонизаторов (восстание махдистов), основатель независимого теократического суданского государства. Армия махдистов разгромлена английскими войсками в 1898 г., после чего Судан стал фактически английской колонией. – Сост.

7) Религиозный орден Санусия или Сануси – мусульманское братство, основанное в 1837 Мухаммедом ибн Али ас-Сануси (1787-1859). – Сост.

8) Шари и Логон – реки бассейна оз. Чад. – Сост.

9) Триба (латин. tribus, от tribuo – делю, разделяю) – здесь семейно-родовая группа. – Сост.

Статья опубликована в газете «Каспий», Баку, 1906, октябрь, № 219; 220. Подписана: Джабаги В.

Джабагиев В.-Г. Ислам и проблемы мусульманского мира. Статьи и материалы 1905-1956 гг. – Назрань-Москва: Ингушский Мемориал», 2007 г. – 91 с.

Составители сборника: Берснак Джабраилович Газиков, Марьям Джемалдиновна Яндиева, Адам Алаудинович Мальсагов

www.ghalghay.com