Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.

Древнейшими очагами возникновения и становления производящей экономики следует, по-видимому, считать Анатолию (Чатал-Гуюк) и Палестину (Иерихон). Специалисты относят появление зачатков земледелия и скотоводства в этих регионах к VIII-VII тыс. до н.э. Поразительны достижения этих древнейших земледельцев и скотоводов, умевших воздвигать мощные каменные оборонительные сооружения, строить храмы с яркими фресками, употреблять в быту костяные ложки для еды и производить разнообразные ювелирные украшения и бытовые предметы, в том числе и изящные обсидиановые зеркальца.
Это была эпоха неолита (новый каменный век) и кавказские племена той эпохи также очень рано перешли к производящим формам экономики. Несмотря на сравнительно небольшое число раскопанных памятников этого времени, их количество все же свидетельствует о том, что в VII-VI тыс. до н.э. древние жители Кавказа также приобщились к земледелию и скотоводству.
Впрочем, важную роль в жизни этих племен продолжали играть и традиционные промыслы – охота и рыболовство. Древнейшим товаром, который экспортировался с Кавказа, являлся обсидиан (вулканическое стекло), которым особенно богато Армянское нагорье. Следовательно, мы можем говорить о том, что в те древнейшие времена уже зародилась обменная торговля.
Памятников следующей, энеолитической, эпохи открыто на Кавказе не менее 70. Большинство поселений этой эпохи обнаружено в Азербайджане (более 50), остальные – в Грузии, Армении и Дагестане. Древнейший из этих памятников, получивший название Шомутепе, датируется по С-14 серединой VI тыс. до н.э., но большинство относится к периоду V – начала IV тыс. до н.э.
Энеолитическая культура Закавказья подразделяется на два комплекса, отличных друг от друга по ряду характерных признаков. Северный комплекс (типа Шомутепе), локализующийся в бассейне реки Куры, характеризируется примитивной гончарной продукцией и некоторыми другими чертами, чья совокупность свидетельствует о том, что шомутепинский комплекс является эволюционировавшей формой более древней местной неолитической культуры. Южный комплекс (типа Кюльтепе), расположенный в бассейне реки Аракс, имеет значительно более развитый характер. Специалисты отмечают, что наличие лощенной, иногда расписной посуды, медных изделий и т.п. приближает его по облику к энеолитическим культурам остальных регионов Передней Азии. Если Шомутепе, как уже отмечалось, датирован серединой VI тыс. до н.э., то Кюльтепе по С-14 датируется первой третью IV тыс. до н.э.
Известно, что в V-IV тыс. до н.э. в Северной Месопотамии существовала так называемая халафская культура, очень тесно связанная с энеолитической культурой Закавказья. Следовательно, мы можем предположить, что комплексы типа Кюльтепе имели конкретный источник культурных импульсов, обусловивших их своеобразие. Однако ряд ученых-кавказоведов, в частности, Р.М. Мунчаев и Н.Я. Мерперт, не исключает и сильное обратное влияние, что указывает, по всей видимости, на смутно вырисовывающуюся общность халафской культуры с кюльтепинским вариантом кавказского энеолита. Проще говоря, мы можем предположить, что уже в эту древнейшую эпоху какие-то племена продвигались из Передней Азии на Кавказ и в обратную сторону. Мы почти ничего не знаем об этническом облике этих племен, но можем с уверенностью констатировать, что именно среди них находились наши древнейшие предки-кавкасиане.
Памятники типа Кюльтепе самим своим расположением указывают на свое происхождение. Они своеобразным клином как бы рассекают ареал распространения более архаичных, выросших на местной основе памятников шомутепинского типа, который в позднем энеолите охватывал не только восточные, но и западные области Закавказья. Причем, рассекают по направлению с юга на север. Р.М. Мунчаев пишет об этом так: «Вся указанная группа памятников (Восточного Закавказья. – Авт.) связана, по-видимому, генетически с …поздненеолитическими памятниками Западного Кавказа и характеризуют особую культуру энеолита Кавказа, отличную в значительной степени от той, которая представлена в Центральном и Южном Закавказье».
На современном уровне изученности раннеземледельческой культуры Кавказа едва ли можно согласиться с мнением известного грузинского ученого-кавказоведа О.М. Джапаридзе, который прародиной древних кавказцев считал Западный Кавказ. Ведь подавляющее большинство раннеземледельческих памятников открыто на Восточном Кавказе, где зафиксированы и древнейшие из них. Кроме того, мнение О.М. Джапаридзе вступает в противоречие с результатами плодотворных изысканий дагестанских археологов, в частности, Х.А. Амирханова, который много лет подряд изучал уникальное Чохское поселение.
Х.А. Амирханов приходит к выводу, что «на уровне неолитического слоя памятника (Чохского. – Авт.) появляются: первые (древнейшие на Кавказе) искусственные жилища, керамика, культурные злаки, домашние животные, примитивные сельскохозяйственные орудия, изделия для переработки растительных продуктов. Имеются, таким образом, очевидные свидетельства перехода обитателей горного Дагестана от присваивающего к производящему хозяйству». Древнейший неолитический слой Чохского поселения датируется Х.А. Амирхановым началом – первой половиной VI тыс. до н.э. Выводы Х.А. Амирханова получили признание в научном кавказоведении.
Чохское поселение, удивительное своей древностью, не имеет пока аналогов в горных районах Северного Кавказа, хотя эти районы по своим природным условиям не менее благоприятны для зарождения древнейшего земледелия. Видимо, отсутствие в горах Северного Кавказа, в частности, в соседней с Дагестаном Чечне, поселений, синхронных Чохскому, следует объяснять слабой археологической изученностью всего этого региона. Другой дагестанский кавказовед М.Г. Гаджиев замечает по этому поводу: «В археологическом отношении горная Чечня еще слабо изучена, здесь пока неизвестны памятники раннеземледельческой культуры, относящиеся к более раннему времени, чем эпоха средней бронзы… Однако находки кремневых орудий неолитической эпохи в районе горного озера Кезеной-Ам дают основания надеяться на открытие памятников эпохи энеолита и ранней бронзы, которые, быть может, подтвердят заселенность межгорных котловин горной Чечни раннеземледельческим населением».
Однако памятники энеолита (в отличие от памятников неолита) обнаружены теперь практически по всему Северному Кавказу. М.Г. Гаджиев считает, что эти памятники представляют собой единый культурный тип от Дагестана до Кабардино-Балкарии. «Западнее Кабардино-Балкарии эта индустрия (имеется в виду производство каменных орудий характерного типа. – Авт.) уже не встречается, – пишет ученый. – На Северо-Западном Кавказе в обработке камня господствовала иная традиция». Таким образом, раннеземледельческая культура Северо-Восточного и Центрального Кавказа по ряду характерных черт сильно отличается от синхронной ей культуры Северо-Западного Кавказа. Отличается она и от современных ей культур Закавказья.
Итак, перед нами вырисовываются четыре локальных культурных ареала, на которые разделялся Кавказ эпохи энеолита. Они своеобразны, эти культуры, по происхождению, по своим характеристикам, и было бы соблазнительно связать их с предками автохтонных кавказских народов, которые ныне проживают на территориях былого распространения этих древнейших культур. Однако такое допущение было бы голословным, ибо нам известно, что этническая ситуация на Кавказе в последующие эпохи менялась много раз. Единственное, на что можно указать с достаточной долей уверенности, это на то, что общие предки кавкасиан (хуррито-урарто-нахской общности) в те далекие времена обитали на юге, в различных регионах Передней Азии, в частности на Армянском нагорье, где, по мнению антропологов, зародился кавкасионский антропологический тип и откуда в последующем мы видим их исход как на юг, в Переднюю Азию, так и на север – в Закавказье и далее, на Северный Кавказ.

В IV тыс. до н.э. на Кавказе складывается куро-аракская культура, занимающая весьма обширный регион – почти все Закавказье и Северный Кавказ, где она охватывает Дагестан, Чечню, Ингушетию и некоторые районы Северной Осетии. На юге эта культура занимала северо-западную часть современного Ирана и Восточную Анатолию. Отдельные элементы куро-аракской культуры отчетливо прослеживаются даже в Сирии и Палестине, где они составляют так называемую кирбет-керакскую культуру. В мировой археологии едва ли найдется культура такой древности, которая охватывала бы столь огромные пространства.
Важным является вопрос о происхождении куро-аракской культуры. По авторитетному мнению Р.М. Мунчаева эта культура первоначально зародилась на территории куро-аракского двуречья и всего Армянского нагорья, где наблюдается наибольшее скопление памятников этой культуры. Весьма важен еще один момент: между раннеземледельческой и куро-аракской культурами лежит стерильный слой земли, лишенный всяких археологических находок. Следовательно, куро-аракская культура не является продолжением более древней энеолитической культуры Кавказа, чьи локальные варианты мы рассмотрели выше. Куро-аракская культура возникает как бы ниоткуда, без всяких генетических связей с предшествовавшими культурами.
За несколько лет до того, как Рауф Мунчаев опубликовал свое заключение, некоторые авторы попытались доказать, что между шомутепинской и куро-аракской культурами существовала еще одна, переходная, промежуточная культура. Аргументы этих ученых основывались главным образом на некотором количестве грубой светлой керамики, которая встречалась как в энеолитических, так и в куро-аракских комплексах. Впрочем, более подробно ознакомившись с работами этих авторов (К.Х. Кушнаревой, Т.Н. Чубинишвили, а также А.И. Джавахишвили) можно понять, что отмеченная керамика не столько присутствует в энеолитических комплексах, сколько теоретически допускается, что она имеет энеолитический облик, а находят ее почти всегда вместе с куро-аракскими предметами. Тем не менее, некоторые ученые, такие как О.М. Джапаридзе, К.Н. Пицхелаури, Ш.Ш. Дедабришвили и Г.М. Гаджиев склонны считать, что куро-аракская культура зародилась в недрах кавказской энеолитической культуры и представляет собой эволюционировавшую форму последней. Однако мнение это, как мы видели, опирается на довольно шаткую основу.
Многие дагестанские ученые считают, что на Северо-Восточном Кавказе археологические культуры, непрерывно эволюционируя, развивались, начиная с мезолита, по линии: неолит (Чохское поселение) – энеолит (поселение Гинчи) – куро-аракская культура. Это мнение наиболее полно сформулировал М.Г. Гаджиев: «На протяжении почти четырех тысячелетий с рубежа VII-VI тыс. до н.э. до 2-й половины III тыс. до н.э. культурно-историческое развитие Северо-Восточного Кавказа протекало в целом стабильно, в условиях сохранения на всех этапах безусловной культурной преемственности». Из этого ученый делает вывод: «Северо-Восточный Кавказ входил в первичный ареал формирования и длительного развития куро-аракской культуры».
Возможно ли такое, чтобы одна и та же культура зародилась одновременно в двух различных, отдаленных друг от друга местах? Это невозможно. Ведь культура – это не единичный предмет, который можно создать в идентичной форме в разных местах, это целый комплекс характерных предметов и идей, а комплексы никогда не смогут совпасть без взаимосвязей и взаимного влияния тех, кто их создает. Поэтому совершенно исключено, что различные очаги единой куро-аракской культуры возникли независимо друг от друга на таких, довольно отдаленных друг от друга территориях, как Дагестан и южное Закавказье. Но где тогда зародилась эта культура? В Дагестане? В Южном Закавказье? На северо-западе Ирана? В Палестине или Сирии? Это далеко не праздные вопросы. От ответа на них зависит слишком многое в реконструкции этнической истории народов Кавказа, в том числе и вайнахов.
Древнейшие памятники куро-аракской культуры зафиксированы в Закавказье, там же наблюдается и наибольшая их густота. Куро-аракские памятники Северного Кавказа датируются серединой и второй половиной III тыс. до н.э., когда в Закавказье, по словам Р.М. Мунчаева, «жизнь на большинстве куро-аракских поселений прекращается». Следовательно, куро-аракская культура появилась на Северном Кавказе, во-первых, позднее чем в Закавказье и, во-вторых, под влияние Закавказья. Последнее доказывается тесным сходством куро-аракских памятников Чечни, Ингушетии и Северной Осетии с аналогичными памятниками Грузии.
Если же, вслед за некоторыми дагестанскими учеными, признать центром формирования куро-аракской культуры Дагестан, остается необъяснимым множество фактов, и в особенности такой: куро-аракская культура проникла в Чечню и Ингушетию из Закавказья. Почему не из Дагестана? Ведь если Дагестан – центр зарождения этой культуры и если закавказские племена заимствовали эту культуру из Дагестана, то почему понадобилось без малого целое тысячелетие, чтобы куро-аракская культура проникла на территорию Чечни, когда Чечня и Дагестан являются непосредственными соседями и между ними нет никаких ландшафтных преград? Трудно предположить, что куро-аракская культура, зародившись к концу IV тыс. до н.э. в Дагестане, распространилась далеко на юг, а затем, к концу III тыс. до н.э. «вернулась» в Чечню и Ингушетию, описав гигантскую дугу, охватившую такие отдаленные регионы как Иран, Сирия и Палестина. Не проще ли признать очевидное – что и в Дагестан эта культура проникла с юга? Или есть какие-то факты, которые делают это признание невозможным? Нам они не известны.
Куро-аракская культура в значительной степени хранит в себе тайну происхождения кавказских народов. Эта культура примечательна еще и тем, что по времени совпадает с началом письменного периода в истории человечества, то есть с появлением первых цивилизаций. Не следует недооценивать то обстоятельство, что южная граница распространения куро-аракской культуры примыкала к Месопотамии, где впервые зародилась одна из таких высокоразвитых цивилизаций – шумерская.
Кто создал куро-аракскую культуру? На этот счет существует несколько гипотез. Так, И.М. Дьяконов считал создателями этой культуры хурритов, основываясь на том, что «границы куро-аракской культуры в эпоху ее расцвета не выходят за пределы распространения хурритского языка». В другой работе И.М. Дьяконов уже пишет о группе языков – хуррито-урартских и нахско-дагестанских, как о языках создателей куро-аракской культуры. Такого же мнения придерживается и М.Г. Гаджиев, который к тому же считает, что «предки носителей современных нахско-дагестанских и хуррито-урартских языков обитали на этой территории (то есть на Северо-Восточном Кавказе. – Авт.) по крайней мере с эпохи раннего металла».
Серьезные позиции занимает и гипотеза об индоевропейском облике племен, создавших куро-аракскую культуру. Многочисленные и разнообразные картвело-индоевропейские параллели, выявленные на базе пракартвельского языка, позволили Г.А. Меликишвили
высказать мысль о «возможном индоевропейском происхождении носителей древней закавказской куро-аракской культуры, впоследствии в значительной мере ассимилированными по языку носителями языков переднеазиатского типа, в частности картвельскими, для которых означенное индоевропейское население сыграло роль субстрата…». Последнее обстоятельство важно в том отношении, что, по мнению специалистов, «процесс “индоевропеизации” картвельского лингвистического типа, возможно, протекал в условиях тесного и длительного контакта между племенами, говорившими на картвельских и древних индоевропейских диалектах еще до разделения общекартвельского языка-основы на самостоятельные языки». Отсюда следует, что контакты древних картвело-свано-менгрельских племен с предками индоевропейцев происходили приблизительно в конце III тыс. до н.э. Картвельские (грузино-свано-менгрельские) племена переселились в Закавказье из Передней Азии в последних веках III тыс. до н.э. и застали здесь куро-аракское население, говорившее на индоевропейских диалектах. Длительное соседство этих двух языковых общностей привело к тому, что во всех трех группах картвельской языковой семьи (грузинская, сванская, менгрельская) ныне обнаруживается значительный слой индоевропейской лексики.
В своем фундаментальном труде «Индоевропейский язык и индоевропейцы» Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов приводят множество доводов лингвистического, мифологического и археологического характера в пользу гипотезы об индоевропейском облике куро-аракских племен. Прародина индоевропейцев, по мнению этих ученых, помещалась «в областях на северной периферии Передней Азии, то есть к югу от Закавказья до Верхней Месопотамии».
Мнение об индоевропейском характере куро-аракских племен поддерживают такие ученые как Н.Н. Чебоксаров, И.А. Чебоксарова, Ш. Дедабришвили, Г. Мирцхулава, причем последние двое авторов допускают возможность проникновения носителей куро-аракской культуры в Европу вплоть до Пиренейского полуострова.
Особую позицию занимает по этому вопросу Р.М. Мунчаев, который пишет: «Обширен, как мы видим, ареал куро-аракской культуры. На каких языках говорили ее носители: на хуррито-урартском, хаттском или картвельских, нахско-дагестанских или абхазо-адыгских? Можно предполагать, что в разных областях ареала куро-аракской культуры говорили на каком-нибудь из этих языков. Причем в причерноморских районах Кавказа говорили на абхазо-адыгских языках, близких к хаттскому, в Центральном и Южном Закавказье – на хурритском и картвельском, а на Восточном Кавказе – на нахско-дагестанских языках. Следовательно, нам представляется, что общекавказского языкового единства во всяком случае в III тыс. до н.э. здесь не было».
Как мы видим, спектр мнений об этнической принадлежности куро-аракских племен весьма широк. С одной стороны предлагается видеть в них хурритов и генетически родственные последним племена. С другой – индоевропейцев. А с третьей – предков всех нынешних кавказских автохтонов и некоторые древние народы, родственные им. Но если мы попытаемся вникнуть в систему доводов авторов всех перечисленных гипотез, мы увидим, что противоречий в них не так уж и много.
Действительно, трудно не согласиться с мнением И.М. Дьяконова о том, что границы распространения куро-аракской культуры почти полностью совпадают с границами расселения хурритов. Однако, как справедливо подмечается целым рядом ученых, в том числе и западных, именно вторжение хурритов привело к гибели куро-аракской и равнозначной ей кирбет-керакской культур Закавказья, Сирии и Палестины. Иначе говоря, хурриты явились не создателями куро-аракской культуры, а ее разрушителями в последних веках III тыс. до н.э. И нет ничего удивительного в том, что археологи открывают куро-аракские и кирбет-керакские памятники в тех районах, где древние письменные источники фиксируют присутствие хурритов. Нужно эти два факта разъединить во времени и тогда все встает на свои места. То есть оказываются правы и те ученые, которые видят в создателях куро-аракской культуры индоевропейцев, и те их коллеги, которые отмечают факт совпадения границ этой культуры с границами расселения хурритов: последние своими вторжениями или вытеснили, или ассимилировали старое индоевропейское население этих мест. Сказанное подкрепляется присутствием довольно обширного слоя индоевропейских заимствований в хуррито-урартском, а также наличием в нахских языках столь многочисленных параллелей с базовой индоевропейской лексикой, что некоторые ученые-лингвисты, в частности А. Вагапов, включают нахские языки в индоевропейскую семью языков.
Теперь другой вопрос: могла ли быть куро-аракская культура коллективным творением всех коренных кавказских народов, как предполагает Р.М. Мунчаев? Разумеется, нет. Ведь северокавказский праязык распался уже на рубеже V-IV тыс. до н.э., задолго до появления куро-аракской культуры (конец IV тыс. до н.э.). И за тысячу лет, прошедшие после распада северокавказского праязыка, носители новообразовавшихся диалектов и языков должны были расселиться на значительные расстояния. А ведь единую культуру не могут создать различные этнические общности, живущие в различных регионах. Культура в ее археологическом выражении создается какой-либо одной компактной и стабильной общностью, а затем она перенимается соседями и соседями соседей. Так культура расходится по смежным областям и ее носители могут впоследствии оказаться обладателями различных языков. Но создает культуру всегда одна этническая группа. И прав Г.А. Меликишвили, когда замечает, что «более приемлемо связывать куро-аракскую культуру не с “иберийско-кавказской общностью”, а с какой-либо одной иберийско-кавказской группой». Но с какой?
Если хурриты и древние картвелы в конце III тыс. до н.э. вторглись в Закавказье и это вторжение привело к гибели куро-аракской культуры, то они, то есть хурриты и пракартвелы, никак не могут считаться ее создателями. Предков нахов (вайнахов) в эту пору невозможно рассматривать в отрыве от хурритов, поскольку нахи выделились из хурритской общности гораздо позже рассматриваемой нами эпохи. Следовательно, и предки вайнахов не могут претендовать на роль создателей куро-аракской культуры. Что касается хатто-абхазо-адыгской общности, то на месте их древнейшего обитания бытовала совсем иная культура – майкопская, так что странно, что такой выдающийся ученый-кавказовед как Р.М. Мунчаев вообще упоминает эти племена в перечне возможных творцов куро-аракской культуры. Возможно, это объясняется тем, что ранее Р.М. Мунчаев высказывал мысль о том, создателями майкопской культуры, распространенной от западной части Чечни до черноморского побережья Кавказа, могли быть или шумеры, или, что по его мнению более вероятно, хурриты. Даже если допустить, что хурриты и имели какое-то отношению к созданию блестящей майкопской культуры, все же, на наш взгляд, более убедительны те из ученых (М.М. Трапш, А.Н. Соловьев, З.В. Анчабадзе, В.Г. Ардзинба, Г.А. Меликишвили и др.), которые роль создателей майкопской культуры отводят предкам абхазо-адыгских народов и родственным им малоазийским кашкам (каскам) и хаттам.
Остаются дагестанские племена, но, во-первых, дагестанские ученые настаивают на непрерывности проживания этих племен на территории Дагестана начиная с мезолита и, во-вторых, независимо от первого обстоятельства, куро-аракская культура проникла на Северный Кавказ с юга, из Закавказья, и творцы ее жили в Закавказье, а не в Дагестане.
Поэтому, как нам представляется, действительно именно индоевропейцы явились создателями куро-аракской культуры, которая впоследствии была уничтожена нашествием воинственных хурритских племен, обитавших в те времена в Северной Месопотамии и на своей древней прародине на Армянском нагорье. Только эта гипотеза, по нашему мнению, наилучшим образом согласуется с известными в кавказоведении историко-археологическими фактами.
На позднем этапе своего существования куро-аракская культура стала современницей другой, весьма интересной и своеобразной археологической культуры Кавказа – майкопской.
Ареал распространения майкопской культуры довольно широк – от Таманского полуострова на северо-западе вплоть до границ Дагестана на юго-востоке, без захода в горные районы края. Наибольшая концентрация майкопских памятников и наиболее древние из них открыты в Прикубанье, в бассейнах притоков Кубани – Белой и Фарса. Древнейшие памятники этой культуры не имеют аналогов на территории Чечни и Ингушетии, где встретились и частично смешались куро-аракские и майкопские племена. Это является убедительным свидетельством поэтапного продвижения майкопцев с запада на восток.
По общепризнанной периодизации наиболее древние памятники майкопской культуры относятся к середине III тыс. до н.э. (Майкопский курган – 2500-2400 гг. до н.э.), а наиболее поздние – к концу III тыс. до н.э. (Новосвободненские дольмены – 2300-2000 гг. до н.э.). Однако, как отмечает Р.Ж. Бетрозов, «нельзя исключать того, что… наиболее ранние памятники (майкопской культуры. – Авт.) могут относиться к первой половине III тыс. до н.э., а позднейшие – к началу II тыс. до н.э.».
Культура майкопских племен была столь высока, искусство столь развито, что некоторые ученые считают вероятным существование на Кавказе в III тыс. до н.э. бесписьменного государства. Впрочем, в различных источниках иногда всплывают сведения о надписях, оставленных майкопскими племенами, однако ничего более определенного об этом в данном случае сказать невозможно.
По мнению Я.А. Федорова, майкопскую культуру создали предки адыгских народов (адыгейцы, черкесы, кабардинцы и др.), а далеких предков абхазов он считал создателями дольменной культуры, которая входила в зону майкопской. Своеобразно выглядит мнение В.А. Сафронова, который роль создателей майкопской культуры отводит каким-то пришлым племенам семитского происхождения. В.А. Сафронов, как можно судить по его работе, выдвинул это мнение, основываясь, главным образом, на тех связях, которые обнаружены между майкопскими памятниками и памятниками древнейших арамейцев Харрана, находившихся под сильным влиянием шумерских и эламских культурных традиций.
Впрочем, эти связи можно объяснить и иным, не столь радикальным, образом, как это и сделал, к примеру, Я.А. Федоров. Мобилизовав обширный археологический, антропологический и лингвистический материал, Я.А. Федоров пришел к выводу о господстве в восточном Причерноморье в рассматриваемую эпоху абхазо-адыгско-хаттской языковой общности. Внутри этой общности вполне могли перемещаться какие-то культурные элементы семитского мира, с которыми она соприкасалась на юге и юго-востоке. А хатты – древнейшие «родственники» абхазо-адыгов, не только соприкасались с цивилизациями Ближнего Востока, но и сами в значительной мере повлияли на этнокультурный и хозяйственный облик этих цивилизаций.
Один и народов хаттского происхождения – кашки – и явились, судя по всему, тем этносом, который принес с собой на Северо-Западный Кавказ элементы ближневосточных цивилизаций. Я.А. Федоров пишет: «На заре медно-бронзового века связи с Ближним Востоком еще более окрепли. Этому могли способствовать события, в корне изменившие обстановку в Малой Азии в III тыс. до н.э. Речь идет о вторжении в Малую Азию индоевропейцев (лувийцев)». Далее говорится о продвижении кашков, оттесненных лувийцами, по Анатолии к Кавказу. События эти происходили в начале III тыс. до н.э., то есть прямо предшествовали времени появления майкопской культуры.
Л. Клейн поддерживает это мнение, основываясь на своих собственных исследованиях. Ученый пишет: «Кашки… никогда не подчинялись Хеттской империи, вечно тревожили ее
набегами и наконец, как недавно установлено, сломили ее мощь. Ассирийские источники донесли до нас и другое название кашков – апешла. Позже античные авторы рассказывали об апсилах. Снова совпадение: это другой западнокавказский народ – абхазы. Армяне до сих пор называют их апшилами, самоназвание абхазов – апшуа. Значит, древние «кашки-апешла» ближайшие родственники современных абхазов и адыго-черкесов, а предки их всех – на юге, там, где культура Гавра. Ее бросок на север и появление майкопской культуры – единственная возможность объяснить появление западнокавказских языков на Кавказе: позже археологии не сыскать обширной миграции из очага древневосточных цивилизаций на запад и северо-запад Кавказа, на Кубань. Один из царей этих пришельцев с юга и лежал в Майкопском кургане». Следует добавить, что адыгейцы и черкесы носят название косоги, кашак, гашк, что имеет несомненное созвучие с древним этнонимом кашки. Кстати, не исключено, что этноним косог (кашак) лег в основу названия «казак».
К концу III тыс. до н.э. племена майкопской культуры, продвигаясь с запада на восток, сталкиваются на территории современной Чечни с племенами куро-аракской культуры. Происходит частичное смешивание «авангардов» этих двух потоков, что должно было сыграть определенную роль в этнокультурных процессах той эпохи.
Говоря о майкопской культуре, невозможно обойти молчанием факт существования на Северо-Западном Кавказе и в Абхазии дольменов. Эти странные памятники древних времен не менее загадочны, чем изваяния на острове Пасхи, террасы Баальбека или храмы на Мальте. И то обстоятельство, что дольменная культура и ее творцы в какой-то мере повлияли на генезис северокавказских народов, в том числе и вайнахов, делает эту проблему для нас еще более интересной.
Огромную работу по исследованию кавказских дольменов проделал В.И. Марковин. Подробно изучив сооружения подобного типа, которые буквально опоясывают земной шар, ученый пришел к выводу, что кавказские дольмены генетически связаны с аналогичными памятниками лишь одного региона – Пиренейского полуострова. Автор предполагает, что какие-то племена на кораблях пересекли Средиземное море с запада на восток и в рассматриваемую эпоху расселились в причерноморских районах Кавказа. Более полно В.И. Марковин рассмотрел проблемы, связанные с кавказскими дольменами, в специальной монографии. В этой работе автор уделил большое внимание и лингвистической стороне пиренейско-кавказских связей. Он подобрал солидную сводку высказываний видных языковедов, отстаивающих гипотезу родства языка басков с языками северокавказских народов, в особенности с абхазо-адыгскими языками.
В.А. Сафронов и Н.А. Николаева считают, что происхождение дольменов кавказского Причерноморья связано с проникновением в этот район с северо-запада племен, создавших культуру шаровых амфор и воздвигавших в некоторых местах своего распространения дольмены. В.И. Марковин ответил на эту гипотезу статьей, в которой решительно ее отверг, подкрепив свои прежние соображения новыми аргументами. Я.А. Федоров, соглашаясь с мнением об абхазо-адыгском этническом облике племен – создателей дольменной культуры, считает, что навыки строительства дольменов принесли на Кавказ из Малой Азии кашки. В.И. Марковин отозвался об этом мнении не без иронии: «Это утверждение странно, так как сами “кашки” дольменов не строили и в Малой Азии они не найдены». Против этого довода нечем возразить, но один пункт в статье В.И. Марковина требует, на наш взгляд, уточнения. Он отмечает, что не имеется «комплексов куро-аракской культуры на Кубани и характерные для нее предметы не найдены в дольменах». Однако археолог В.Л. Ростунов выявил целый комплекс куро-аракских признаков в дольменной керамике и сделал важный вывод о том, что «процесс активного взаимодействия куро-аракской и дольменной культур происходил в конце III тыс. до н.э. …в западных районах Северного Кавказа». Следовательно, мы имеем основания считать, что куро-аракские племена взаимодействовали с не только с майкопскими племенами, но и со строителями дольменов.

Определенное влияние на этногенетические процессы, происходившие в ту эпоху на Северном Кавказе, оказали и степные племена так называемой ямной культуры. Интересно отметить, что в зоне стыковки майкопской и куро-аракской культур на территории Чечни (Бамутский могильник) особенно отчетливо прослеживаются комплексы, указывающие, по мнению Р.М. Мунчаева, «не только на связи местной культуры с северными степными племенами, но даже на проникновение отдельных групп этих племен на данную территорию». О тесных взаимосвязях степных племен с населением Северного Кавказа в рассматриваемую эпоху писал в специальной статье Я.А. Федоров. Влияние древних кавказцев на степные племена было огромным. Достаточно назвать один факт, который приводит специалист по древним металлам Е.Н. Черных: «около 86% изделий, изготовленных из медно-мышьяковистых сплавов и обнаруженных в степях Причерноморья должны рассматриваться в качестве кавказского импорта». Целый ряд ученых склонен видеть в племенах ямной культуры III тыс. до н.э. древнейшую индоевропейскую общность, хотя такая концепция не является общепризнанной в научном мире.
Мы уже отмечали, что еще в 1965 году Г.А. Меликишвили на основе историко-археологического и лингвистического анализа пришел к выводу, что гибель куро-аракской культуры Закавказья и идентичной ей кирбет-керакской культуры Сирии и Палестины следует связать с вторжением на эти территории воинственных хурритских племен. Археологический материал позволил ученому датировать появление хурритов в Сирии началом XXIV в. до н.э. В Закавказье хурриты начали проникать со второй половины III тыс. до н.э., но массовое вторжение их в этот регион началось после XXIII в. до н.э., когда вследствие этого куро-аракская культура прекратила свое существование.
Независимо от Г.А. Меликишвили, на основании своих собственных многолетних исследований к аналогичному выводу пришел В.Л. Ростунов, крупнейший специалист по куро-аракской культуре. Гибель этой культуры В.Л. Ростунов также относит к периоду конца XXIII – начала XXII вв. до н.э. и связывает с вторжением в Закавказье хурритского племенного союза Уллив (Уллибан), входившего впоследствии в племенную номенклатуру Наири-Урарту и впервые упоминаемого в аккадских и шумерских надписях XXIII в. до н.э.
Известно, что на смену куро-аракской культуре, уничтоженной хурритами, пришла так называемая триалетская культура. Б.А. Куфтин в свое время датировал эту новую культуру серединой II тыс. до н.э., однако последующие археологические изыскания позволили значительно удревнить эту культуру и стало ясно, что время ее зарождения непосредственно примыкает к времени завершения куро-аракской культуры. Совокупность исторических и археологических данных позволила Г.А. Меликишвили признать ареал распространения триалетской культуры северной периферией мощной хурритской империи Митанни, и создателями триалетской культуры, соответственно, хурритов.
Исходя из общепризнанного родства хуррито-урартского и вайнахского языков, автор данной работы в одной из своих статей предложил связать начальный этап этногенеза вайнахов именно с проникновением хурритов на Кавказ на рубеже XXIII и XXII вв. до н.э. В той же статье впервые была высказана мысль о том, что хуррито-урартийцы и родственные им нахи в историческом прошлом жили не изолированно друг от друга, а были связаны между собой цепью родственных племен, известных нам из древних и средневековых письменных источников – эры, гергеры, ганахи, махелоны, цанары, двалы, кахи и др. Названные (и не названные в этом перечне) племена сыграли выдающуюся роль в истории Закавказья и Передней Азии, создавали свои царства и княжества и внесли ощутимый вклад в этногенез армянского и грузинского народов, и это делает актуальным тщательное исследование истории этих племен.
Если хурриты явились по отношению к местным закавказским племенам суперстратом («верхним слоем»), то последние должны были быть субстратом («нижним слоем») этногенеза вайнахов. Смешение вторгнувшихся хурритов с куро-аракскими племенами, в которых мы видим индоевропейцев, привело к появлению новых культур – триалетской, о которой уже упоминалось, и сачхерской. Если приведенные доводы верны, то в языке вайнахов должен наличествовать значительный слой индоевропейской лексики. Есть ли индоевропейская лексика в вайнахском языке? Безусловно, есть.
Стоит оговорить, что древние арийские племена, обитавшие на Ближнем Востоке, который, возможно, являлся их прародиной, очень тесно соприкасались с хурритами. «Среда, в которой оказались индоевропейцы, была преимущественно хурритской», – отмечает польская исследовательница Ю. Заблоцка. Поэтому и вайнахский язык, близкородственный хурритскому, должен отражать в своем словаре лексику не отдельно взятого индоевропейского языка (диалекта), а языка-основы, праязыка. И мы убедимся в дальнейшем в верности этой предпосылки.
Если мы сопоставим вайнахскую лексику с индоевропейской, то уже на уровне древнейшего праязыка проявляют себя поразительные совпадения. По стословнику М. Сводеша процент соответствия вайнахской и индоевропейской лексики составляет более 30 единиц. Это очень много. Как отмечают в своей фундаментальной работе «Индоевропейский язык и индоевропейцы» Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванов, «При обнаружении совпадений и при достаточно большом числе… таких совпадений (порядка 20-30 или более)… вероятность случайного совпадения равна нулю и, следовательно, требуется другая гипотеза для истолкования этого сходства». Укажем для сравнения, что совпадения между грузинским, сванским и менгрельским по тому же индикатору-стословнику М. Сводеша составляют те же 30% и поэтому ни один ученый не ставит под сомнение тот факт, что это – родственные языки, имеющие общее происхождение. Еще один факт. Если сопоставить между собой современные северокавказские языки по тому же методу М. Сводеша, то процент их совпадений не превысит 15-20 единиц. Отсюда следует принципиальный вывод, что по своему словарному составу вайнахский язык оказывается ближе к индоевропейским, нежели к абхазо-адыгской и дагестанской группам.
Все сказанное позволяет нам сделать вывод о том, что начальным этапом этногенеза вайнахов является конец III тыс. до н.э., когда хурриты мигрировали на Кавказ, на территорию проживания племен – носителей куро-аракской культуры. В этих племенах, как мы неоднократно подчеркивали, можно видеть или индоевропейцев, или, по крайней мере, сильно индоевропеизированный этнический массив. Вполне очевидно, что вайнахи, чей язык проявляет тесные связи не только с хуррито-урартским, но и с индоевропейскими языками, представляют собой потомков тех племенных групп, которые образовались от смешения пришлых хурритов с местными индоевропейскими племенами – носителями куро-аракской культуры.
Вайнахско-индоевропейские языковые параллели исчисляются тысячами. Решающий вклад в их выявление и классификацию внес блестящий чеченский лингвист Арби Вагапов. Добавим к этому и вывод крупнейшего российского ученого-антрополога В.П. Алексеева о том, что кавкасионский антропологический тип, наиболее характерными представителями которого являются именно вайнахи, зародился на Армянском нагорье, древнейшими обитателями которого были хурриты. Следовательно, вайнахи не только по языку, но и по своему физическому облику проявляют тесное генетическое родство с хуррито-урартийцами.
Однако в вайнахском языке присутствует обширный слой индоевропейской лексики, что свидетельствует о сложных процессах в этногенезе чеченцев и ингушей. В этой связи следует упомянуть и о том, что в физическом облике вайнахов-кавкасионцев наличествуют некоторые черты, которые роднят их с северными европейцами (германцами) – эти черты выявил другой крупный российский антрополог А.В. Шевченко. Так же необходимо учесть мнение видного чеченского ученого-языковеда Якуба Вагапова, полностью поддержанное его коллегой и однофамильцем Арби Вагаповым, что «индоевропейские и нахские языки состоят в более близких генетических отношениях, чем нахские и дагестанские». Объясняют это ученые тем, что нахские и дагестанские языки, включаемые обычно в единую языковую семью, разделились между собой раньше, чем нахские отделились от индоевропейских (А.Д. Вагапов, «Славяно-нахские лексические параллели», Грозный, 1994, Предисловие). Таким образом, мы видим, как факты из смежных исторических наук, дополняя и подкрепляя друг друга, показывают два корня происхождения вайнахов – хурритский и индоевропейский

Хасан Бакаев