Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.

У истоков ингушской советской литературы перед именами 3. К. Мальсагова и Т. Д. Бекова стоит имя писателя А.-Г. С. Гойгова. Это один из первых ингушских коммунистов, соратник Г. К- Орджоникидзе и А. Шерипова, участник гражданской войны на Северном Кавказе и видный советский деятель. Талантливый рассказчик, драматург и публицист, Гойгов писал на русском языке. Повести, рассказы, очерки, написанные им в 20-30-х годах и рассеянные по газетам и журналам того времени, до сего дня полностью не собраны, а некоторые, наиболее значительные его произведения не были опубликованы и подверглись расхищению.
Литературная критика не баловала писателя своим вниманием. Первым откликом, видимо, следует считать рецензию Лиина(1) (на ранний вариант повести Гойгова «Джан-Гирей»), опубликованную в октябре 1925 года во владикавказской газете «Власть труда». Рецензент считал, что повесть является «ценным вкладом в национальную литературу Союза» и что образ основного героя повести, юноши-ингуша Джан-Гирея, нарисован «цельно, жизненно и правдиво». В заключение рецензент советовал писателю обратить свое внимание на «медленно, но революционизирующийся аул», то есть на явления живой советской действительности.
В 1928 году о Гойгове писал В. Ставский в журнале «На литературном посту».
Более широкую оценку раннего творчества Гойгова мы находим в статье Д. Мальсагова «Ингушская литература» (1933). Критик рассматривает его творчество на фоне всей молодой ингушской литературы и констатирует: «Гойгов первым из ингушей в послереволюционный период выступил в художественной литературе, он самый плодовитый из ингушских писателей…»(2). Но в статье содержатся и некоторые ошибочные суждения. Без всяких к тому оснований Гойгов обвиняется в великодержавном шовинизме.
За последующую четверть века в печати появилось лишь две статьи о жизни и творчестве Гойгова.(3)
Не следовало бы вновь говорить о неправомерности отождествления языка с национальной формой. Но к этому побуждает все еще бытующее в некоторых национальных республиках и областях неправильное отношение к местным писателям, создающим произведения на русском языке. Оно имеет место и в отношении к творчеству Гойгова, который длительное время оставался за пределами ингушской литературы, а также С. Арсанова, И. Базоркина и других.
Известно, что даже при очень хорошем владении родным языком можно написать отнюдь не национальное по содержанию и духу произведение. Национальная специфика, национальные характеры и образы, вся идейно-эмоциональная атмосфера, общественно-бытовая и природная обстановка могут быть с успехом раскрыты и писателем, создающим произведение о жизни и борьбе своего народа на другом языке, хотя, понятно, что такое произведение не станет вкладом в разработку национального литературного языка. Разве мало известно нам удачных произведений такого рода и замечательных переводов!
Обращение к русскому языку, языку межнационального общения и единения народов нашей страны, для Гойгова, как и для других представителей младописьменных народов, было (и остается сейчас) явлением вполне закономерным. Более того, в годы Октябрьской революции и в начале 20-х годов иной возможности для ингушского писателя вообще не существовало, так как только в 1923 году была создана ингушская национальная письменность и начата разработка ингушского литературного языка.
Все это доказывает, что произведения Гойгова, как на русском языке, так и в переводах на ингушский и чеченский язык, должны занять принадлежащее им место в истории чечено-ингушской литературы. А для этого прежде всего надо познакомить с ними современного читателя.

Абдул-Гамид Сипсоевич Гойгов родился 5 ноября 1896 года в селении Гамурзиево Назрановского района Ингушетии. Его отец, крестьянин-середняк, жил в постоянном конфликте с сельскими богатеями. Как праздника ожидал этот «бунтовщик» очередную сельскую сходку, где он отважно воевал словом с кулаками, самовольно пасшими стада баранты на общественных землях. «Выходя из нашей покосившейся сакли, — вспоминает писатель об отце в повести «Пробуждение», — всегда немногословный и угрюмый, он со двора уже отдавал матери распоряжения по хозяйству, словно надолго отлучаясь».
Чаще всего отца за бунтарские речи арестовывали после сходки и сажали в кутузку при сельском управлении.
Отец верил в справедливость царя и в существование справедливых законов для бедняков. Он вынашивал мечту отдать сына учиться. «Станешь грамотным,- говорил он ему, — будешь писать жалобы, и мы покажем тогда нашим душителям. Прогоним их баранту на земли помещиков».
Живой, смышленый, ловкий мальчик — таким предстает перед нами будущий писатель в ранние годы. Его пища — «кусок сухого чурека». Его одежда — «штанишки неопределенного цвета» и «изодранная в лохмотья рубашонка». Его облик — «босые ноги, потрескавшиеся от росы, грязи и солнца, голая, гладко выбритая головка с лицом, обтянутым пергаментной кожей».
Отец сделал попытку устроить сына в единственную тогда на всю Ингушетию Назрановскую школу, куда принимали по 30 ингушских детей в год. В первую очередь зачисляли детей кулаков, овцеводов, мулл, торговцев, а оставшиеся места распределялись по жеребьевке. Одну курицу вручил отец сельскому писарю, петуха мать отнесла мулле, самодур-старшина вынудил дать рубль, второй рубль взял за справку о привитии оспы владикавказский врач. Таким способом были собраны все необходимые документы и, самое главное, достался счастливый жребий.
В 1905 году Абдул-Гамид стал учеником трехклассной Назрановской школы. «Средневековый застенок милостью учителей-варваров» — так охарактеризовал он позднее эту школу. Обучение с первого дня велось на русском языке, которого дети совершенно не знали. Учителя-ингуши из среды кулацкой интеллигенции истязали и на каждом шагу избивали детей палками, так как считалось, что «бить учеников положено аллахом». «Навоз», «мусор», «собачий сын» — иных обращений к себе ученик не слышал. Учителя заставляли детей работать на себя, воровать с полей кукурузу.
Такова была школа, куда он пришел, «чтобы постичь великую тайну» царских «справедливых для бедняков законов». Но в первый же день маленький Абдул-Гамид был избит до крови старшими учениками и учителем. И, как рассказывает он, «я возненавидел всей силой своей ребячьей души еще недавно так желанную школу, ту школу, которая в моей детской фантазии занимала большое и светлое место».
Поистине страшную характеристику старой горской школы находим мы в автобиографической повести Гойгова «Пробуждение»: «Никогда нa протяжении трехлетней учебы в школе я не только не читал книг, но и учебник редко брал в руки. Как и большинство учеников, я ненавидел книги так же, как и школу…»
Но и среди учителей этой горской бурсы встречались хорошие люди. С большой любовью и теплотой вспоминает Гойгов об учителе старшего отделения Николае Ивановиче, который терпеливо и настойчиво вытравлял ненависть к школе и неприязнь к книге, пробуждал влечение к знаниям и знакомил с русской классикой. «Благодаря Николаю Ивановичу, — пишет Гойгов, — я на всю жизнь самозабвенно полюбил книгу. Руководимый его теплой отеческой рукой, я пересмотрел свой недолгий жизненный путь и, Жестоко осудив себя за казавшиеся мне ранее невинными проступки, начал новую, осмысленную, подлинно трудовую жизнь».
По окончании школы в 1911 году он поступил в Донское среднее сельскохозяйственное училище в Новочеркасске. А в 1914 году продолжил свое образование в Московском вечернем народном университете имени Шанявского. В этот период у него пробудился интерес к исторической науке, в частности к истории Кавказа. Он приобщается к лучшим ценностям передовой русской культуры. «Читая книги революционеров-просветителей и писателей-гуманистов, — вспоминает он, — вглядываясь в жизнь трезвыми глазами, освобожденными от тлетворного влияния глашатаев антинародных идей — духовенства, кулаков и прочих прислужников царя и капитала, я понял сущность жизненной правды.
Она, эта жизненная правда, привела меня на заре установления Советской власти на Северном Кавказе в ряды великой партии Ленина».
События Февральской революции 1917 года заставили Гойгова прекратить учебу и вернуться на родину, чтобы принять участие в борьбе на стороне трудового народа. Эта борьба оставила в биографии Гойгова — бойца, писателя, коммуниста — самые прекрасные страницы.
Весной 1918 года он по заданию прибывшего на Северный Кавказ Г. К. Орджоникидзе организует революционные группы и партизанские отряды из ингушей, с оружием в руках громит белогвардейцев в Осетии и Кабарде. Огромная энергия, решительность и преданность Гойгова делу революции привлекают внимание Г. К. Орджоникидзе. В октябре 1918 года по его рекомендации Гойгова принимают в ряды РКП (б), через месяц избирают членом президиума Северо-Кавказской горской организации РКП (б), и вскоре он был назначен редактором владикавказской газеты «Горская беднота».
В период временного поражения Советской власти в Терской области в феврале 1919 года Гонгов с большой группой советско-партийных работников, возглавляемой Г. К. Орджоникидзе, покинул Владикавказ и ушел в горы Ингушетии. Этот период борьбы описан Гойговым в очерках: «Записки коммуниста», «Вверх по Ассе», «1-9 февраля», «Как деникинцы сожгли селение Экажево и Сурхохи» и др.
В марте этого же года Орджоникидзе посылает его с небольшой группой коммунистов через заснеженные перевалы Главного Кавказского хребта в Тифлис для установления связи с Кавказским комитетом РКП (б). «В продолжение целого года, — пишет Гойгов в своем дневнике о работе группы, — в условиях тяжелых лишений, претерпевая гонения со стороны грузинских меньшевиков, она изо дня в день вела работу, направленную на восстановление Советской власти в родных краях».
Обратный путь группы Гойгова пролегал через Дагестан, охваченный пожаром гражданской войны, через горные районы Чечни и Ингушетии. Сохранился дневник Гонгова, в который он день за днем заносил впечатления от этого тяжелого и опасного перехода.
После образования подпольного Терского областного комитета РКП (б) в июле 1919 года Гойгов становится членом его президиума.
В эти дни и позднее, возглавляя Наркомпрод в Чечено-Ингушетии и в Кабарде, отдавая все силы советскому строительству, он урывками продолжал писать. Хорошо его знавший старый коммунист М. О. Пантюхов так рисует внешний облик Гойгова начала 20-х годов: «Это был большой и сильный человек, на редкость неразговорчивый и на первый взгляд даже мрачноватый. Черный, как головня, с жесткой щетиной иссиня-черных волос на голове . Бороду он брил ежедневно, очень тщательно, оставляя на верхней губе щеточку усов». М. О. Пантюхов отмечает его «умные, внимательные глаза с теплым взглядом. Трудно забыть и его улыбку — широкую, добродушную, стиравшую с лица нелюдимость и суровость»(4)
Этого скромного, застенчивого, необычно работоспособного, привлекательного человека хорошо помнят все, кто с ним встречался. Его произведения высоко ценили А. С. Серафимович, В. И. Ставский и другие писатели. Когда они и другие ближайшие друзья настойчиво советовали ему целиком отдаться литературному творчеству, «Абдул-Гамид, — вспоминает М. Пантюхов, — в этих случаях растерянно улыбался и досадливо отмахивался:
— Ну какой же я писатель! Скажут тоже! Я работник хлебного фронта… Это потом когда-нибудь можно сделать, а сегодня важнее накормить народ… Еще не время садиться за писанину».
Прошло некоторое время, и А. Серафимович написал на экземпляре своей книги «Город в степи», подаренной Гойгову: «Пора менять амбар на музу». Но работа в области сельского хозяйства и снабжения по-прежнему отнимала массу сил и времени.
В 1920 году Гойгов участвовал в работе съезда народов Востока в Баку и в составе делегации съезда посетил В. И. Ленина на его квартире в Москве, имел счастье пожать ему руку и слушать его выступление.
Гойгов был также знаком с М. Горьким. Сохранилась фотография, на которой запечатлена группа горцев, встречающих Горького на станции Казбек Военно-Грузинской дороги во время его поездки в 1928 году. Рядом с Горьким стоят Гойгов и его жена Тамара Сослановна.
Литературное творчество Гойгова — прямое и естественное продолжение его богатой событиями жизни. Художественное слово было для него необходимым орудием борьбы за утверждение завоеваний Советской власти. И не случайно многие его произведения отличаются боевой публицистической направленностью и увидели свет в газетах и журналах 20-30-х годов («Советский юг», «Горская беднота», «Адыгейская правда», «Сердало», «Власть труда», «На подъеме», «Горский вестник» и др.).
Проследить процесс формирования Гойгова как писателя пока еще трудно. Одно ясно, что он не миновал воздействия устного творчества ингушского народа. Об этом говорит написанная им легенда «Нана-пленница». Огромное воздействие оказала на него русская классика. Его любимыми писателями были Пушкин, Лермонтов, Салтыков-Щедрин, Горький, Серафимович, Фадеев, Катаев.
Особенно восторгался он, по свидетельству родных, произведениями Маяковского, видя в его общественно-творческой деятельности пример вторжения писателя в бурную современность.
Настойчиво работал он над произведениями классиков марксизма-ленинизма, читал и перечитывал В. И. Ленина. Это помогло ему занять верную позицию в оценке и раскрытии явлений действительности в публицистических и художественных произведениях, позицию, которая дает возможность говорить о Гойгове как писателе, внесшем значительный вклад в формирование ингушской литературы социалистического реализма.
Глубокое осознание путей развития революционной борьбы, верная оценка отдельных явлений утвердились в творчестве Гойгова не сразу. В своих произведениях он шел от изображения частных фактов и событий к широким картинам и объемным типическим образам. Вместе с этим совершенствовался и его язык.
Из наиболее ранних его произведений известен очерк «Вверх по Ассе», упомянутые дневниковые записки «По горам Дагестана…» и очерк «Июль 1918 года» о IV съезде народов Терской области. В дневниковых записках день за днем отмечается продвижение небольшой группы коммунистов по зимнему Дагестану, наводненному турками, разорявшими народ. Автора привлекает прежде всего судьба трудовых масс, рядового дагестанца, все проявления революционных сил и начал. В оценке явлений жизни он занимает позицию, характерную для сторонников социалистического реализма. Ценность усилий любого человека он определяет его отношением к судьбам трудового народа и его будущности, к судьбам социалистической революции.
Беглыми, мелкими штрихами создает он портреты и вскрывает суть характеров встречающихся людей. Вот группа прибыла в резиденцию местного бека: «Высокий статный старик с хищным суровым лицом, с бритой бородой и подстриженными усами ввел нас в большую комнату на втором этаже. Бека сопровождал неотлучно находившийся при нем его сын — красивый юноша лет шестнадцати, разительно похожий на отца. Угнетатель-отец и будущий угнетатель-сын ежеминутно отдавали распоряжения следовавшим за ними людям. Это были подчиненные бека. По их горестным, безразличным лицам, механическим движениям было видно, что все живое в них убито хищным ястребом-беком».
По этому небольшому отрывку можно судить о непримиримости автора к эксплуататорам, о его горячих симпатиях к угнетенным. Автор дважды подчеркивает хищность князя — «хищный ястреб-бек», его аристократизм и властность, находит точные слова для характеристики крепостных — «горестные, безразличные лица», «механические движения».
Таких ярких, мимолетных зарисовок, свидетельствующих об идейно-художественных позициях автора, в записках немало.
Написанные позднее публицистические статьи и заметки, зарисовки и очерки Гойгова также содержат живые картины, интересные наблюдения, богатый материал из истории гражданской войны на Северном Кавказе и первых лет становления Советской власти.
Писатель неустанно разоблачает мулл, их вредоносные проповеди, исламизм. Многие его произведения имеют острую антирелигиозную направленность — очерки «Арабская школа в ингушском ауле», «Маленькие мученики» (1922), «Маленький узник», рассказ «Ночные рыцари» (1923), «Месть Дербича» (1928), повесть «Пробуждение» (1936), фельетон «Святой воришка» и др.
Особое место в творчестве Гойгова занимают заметки и очерки, посвященные В. И. Ленину. В очерке «Аульные впечатления 25 января» (1924) он рассказал о том, как тяжело восприняли ингуши весть о смерти «великого отца угнетенных» В. И. Ленина. Гойгову принадлежит и очерк «Памяти В. И. Ленина» (1924), в котором он делится воспоминаниями о встрече с В. И. Лениным: «Через несколько минут к нам вышел среднего роста мужчина, плотный, с подстриженной бородкой, пронизанной легкой проседью. Это был Владимир Ильич. Твердой поступью подошел он к нам, поздоровался со всеми за руку и занял свое председательское место».
Это, пожалуй, единственный во всей чечено-ингушской литературе портрет В. И. Ленина, написанный автором на основе личного с ним знакомства.
О положении женщины-горянки в старом обществе и при Советской власти говорит он в статье «За новую жизнь» (1924) и «Из тьмы прошлого навстречу светлому будущему» (1927). В большом очерке «Этапы революции в Ингушетии»(5) Гойгов приводит интереснейший, полный живых фактов материал для истории революции и гражданской войны в Терской области.
На этом фоне стали появляться произведения с более широкими художественными обобщениями — рассказ «Беспросветный путь» (1922), «Ночные рыцари» (1923) (6), «Брат молит о мести» (1924), «Хани» (из эпохи гражданской войны), «Маленький узник» (об арабской школе), повесть «Джан-Гирей» (1925- 1928), рассказ «Месть Дербича» (1928), легенда «Нана-пленница» (1928), новелла «Сон горянки», рассказ «Проклятье прошлого» и др.
Наиболее значительными произведениями Гойгова являются повесть «Серго» (1936-1937) и мемуарная повесть «Пробуждение». Остается пока не обнаруженной утерянная пьеса «Поминки», которая многократно ставилась на сцене в городе Орджоникидзе в 20-30-х годах, и ряд других произведений.
Уже из сказанного видно, что творческое наследие Гойгова весьма многообразно в тематическом и жанровом отношении. Большинство произведений посвящено непосредственно событиям и явлениям советской действительности. Но он не забывает и о прошлом, старается показать истоки пережитков и предрассудков, отравляющих и сегодня жизнь чечено-ингушского народа.
Познакомился ближе с некоторыми из произведений, имея целью проследить историческое развитие ингушского национального характера в художественном его отражении.
Известно, что положение женщины в обществе дает очень много для понимания и характеристики всего данного общества. Не случайно образ женщины занял такое большое место в творчестве Гойгова. В рассказе «Беспросветный путь» автор прослеживает трудную жизнь рядовой женщины-ингушки. Айшет родилась и выросла в семье бедняка, в глухом горном ауле у верховьев бурной Ассы. Судьба Айшет типична для подавляющего большинства горянок в старом обществе. До замужества она безгласное существо в доме отца. Не спрашивая согласия, он отдал ее за калым в жены человеку, которого девушка никогда не видела. «Кончилось рабство детства, начинается рабство женщины».
Она становится «ходячей машиной гор». «И живет раба, заглушив все страсти, все желания. Волю, характер, ее «я» — все отнял у нее деспот-адат, оставив ей только одно право — угождать всем. Никто не думает о ней, не считается с ней, даже простого слова привета лишена она».
Бездетность, а затем рождение дочери навлекают на Айшет гнев мужа и его близких. Но вот умирает от тифа Осман и другие члены семьи. Однако молодая женщина не растерялась. Освободившись на короткое время от домашнего гнета со стороны мужа и его родственников, она буквально расцвела: «Освобожденная раба обновилась и телом. Прежде худая, изможденная, теперь она выглядит красавицей. Загорелое лицо типичной горянки, большие черные глаза под широкими густыми бровями, стройный стан и плавные движения тела… Все говорит о довольстве и счастье».
Но адат и шариат по-прежнему висят черной тучей над жизнью Айшет. По требованию родственников мужа мулла утверждает их приговор — разлучить мать с маленькой дочкой, которая остается в роду мужа, и разделить имущество семьи Османа. «Сегодня у нее окончательно отбирают ребенка. Целует Айшет малютку свою в последний раз, обнимает и ласкает ее…
— За что? — шепчет она, рыдая».
Впереди у обездоленной, потрясенной страшным горем Айшет все тот же беспросветный путь.
Автор хорошо знает жизнь и быт горных ингушей, реалистически точно их описывает, передает суровую красоту молчаливых и равнодушных к человеку гор. Горный пейзаж как бы обрамляет всю эту грустную историю.
В тесные рамки небольшого рассказа по существу вложена целая повесть. Мы видим Айшет подростком, ее отца Тегла, доставившего голодающей семье хлеб с плоскости. Затем следует ряд эпизодов из жизни Айшет. Ее злоключения и составляют сюжетную основу рассказа. Образ самой Айшет дан в развитии, постепенно выдвигается в ходе повествования на первый план.
Автор правдив в изображении беспросветного жизненного пути горянки. Но он обратил внимание читателя и на ее большие силы, до времени скованные адатом. Стоило женщине на короткий миг ощутить свободу, как засияли ее затуманенные вечным горем «большие черные глаза», распрямилась грудь, окрепли тело и воля. Но решиться на борьбу с адатом, на открытый протест Айшет еще не в состоянии.
Трагедию женщины, лишенной права на счастье личной жизни и попадающей в полную зависимость к собственному четырнадцатилетнему сыну, Гойгов с большой художественной силой раскрывает в рассказе «Проклятие прошлого. Обреченная на бесправное и бесцветное существование, молодая вдова также не в силах разорвать страшные путы адата.
Это было трудно сделать не только женщине, но и мужчине. Об этом говорит образ молодого горца из повести «Джан-Гирей». Джан-Гирей-молодой ингуш-бедняк из селения Кескем, расположенного в засушливой Алханчуртской долине. «Маленькие костлявые коровы и похожие на тощих собак овцы бродят по холмам, окружающим село, и щиплют горькую щетинистую траву. Из-под морд животных поднимаются вздуваемые дыханием фонтанчики бурой пыли, и кажется — дымится сожженная земля. Палящий зной выцветил все краски, и даже полоска леса на горизонте выглядит серой, как бы посыпанной пеплом».
На окраине села стоит развалившийся домик, во дворе — арба без колес, в бывшей конюшне хранится рухлядь. А вот и хозяин — Джан-Гирей, «молодой худощавый человек со смуглым горбоносым лицом» и «глубокими печальными глазами». «На нем коричневые подвернутые до колен штаны и белая бязевая рубаха. Обнаженные до локтей белые мускулистые руки и широкая грудь, виднеющаяся в вырезе рубахи, говорят о недюжинной силе».
Точные художественные детали воссоздают картину запустения и крайней бедности. Засуха и неурожай ввели в дом Джан-Гирея нужду и голод. Нечего делать «мускулистым рукам» юноши. И решает он, чтобы спасти больного отца, мать с малолетними детьми, уехать работать в Россию. Он знает русский язык — когда-то отец отдал его на год в семью русского друга, казака Ивана из соседней станицы. И хотя мулла со стариками осудили Иссу за связь с русскими, именно она открыла теперь для его семьи путь к спасению.
С большими трудностями юноша добирается до Москвы и поступает работать швейцаром гостиницы, а затем сторожем на небольшом заводе. Денежная помощь семье позволила восстановить разрушенное хозяйство. Между тем, Джан-Гирей полюбил белокурую русскую девушку Лиду, женился на ней и стал отцом двух детей.
Тоска по родному краю и категорические требования родных заставили его, хотя и не без колебаний, вернуться в Ингушетию. Но здесь он встретил всеобщее осуждение и отчужденность. Десятилетиями муллы вдалбливали в головы людей законы шариата — чуждайся иноверцев, особенно русских, не смей жениться на женщине иной национальности. Мать Джан-Гирея, старая Каси, обрушила на него страшные слова: «О, будь ты проклят, опозоривший мою седую голову!» Напрасно Лида, готовая ко всему, но не представлявшая себе всю жестокость местных нравов, взывала к ней: «Мама! Мама! Дорогая, родная, посмотри на наших внуков». В глазах матери и окружающих Лида была потаскушка, а ее дети — ублюдки. На них плевали, их били.
«Русский Джан-Гирей», как презрительно называли его односельчане, терзался в тисках мучительных противоречий: «Жена или ингуши?» Любовь к Лиде, матери его детей, боролась с боязнью стать отщепенцем среди ингушей. Адат взял верх: «Жалкий и униженный, Джан-Гирей покорился» и выполнил бесчеловечные требования неумолимой Каси. С помутившимся сознанием Лида, оторванная от детей, была посажена в проходящий поезд. Прозвучали ее последние слова, обращенные к Джан-Гирею: «Трус! Подлец! Будь проклят! — этот крик, в котором слились — боль, презрение и проклятие, всегда, всю жизнь звучал в ушах Джан-Гирея».
А детям было сказано, что мать умерла.
Повесть глубоко драматична. Стремление молодого ингуша к личному счастью встретило стену национальной ограниченности. Слишком сильным было противодействие со стороны защитников адата и шариата, а также одурманенных ими и фанатично настроенных людей.
Джан-Гирей не нашел в себе мужества отстоять личную свободу, хотя и сделал первые самостоятельные шаги, стремясь вырваться из паутины предрассудков. «В нем просыпалась злоба против них», — говорит автор об отношении Джан-Гирея к защитникам старых взглядов.
В повести хорошо показано классовое расслоение ингушей в предреволюционный период. Были и такие бедняки, как Джан-Гирей, и такие богачи, как его родственник купец Хасолт. Два мира, две морали, два взгляда на жизнь. Они ярко проявились в беседе ДжанТирея с Хасолтом, к которому он пришел, чтобы занять денег на поездку в Москву.
Автор подчеркивает, что, например, мулла Бексолт дружил с русским приставом; богатые ингуши, такие как Хасолт, жили и торговали в русских городах. В то же время и мулла и сельские богатеи всеми силами препятствовали установлению дружбы между рядовыми ингушами и русскими людьми. Так автор вскрывает классовую основу пропаганды национальной розни, жертвой которой стали Джан-Гирей. Лида, их дети и тысячи других людей.
Но художник показывает также и зарождение дружбы между людьми разных национальностей. Казачий патруль ограбил и избил отца Джан-Гирея Иссу. Один из казаков — Иван — оказал ему помощь, доставил домой. Между ними возникла большая дружба. Исса пришел к выводу, что «русские не все одинаковы». Немало друзей нашел в России и Джан-Гирей. Общение с простыми людьми привело его к мысли: «Есть хорошие люди, везде есть хорошие люди». Проявлением зарождающейся дружбы народов была и сама женитьба ингуша на русской девушке.
Так большое поле нашей страны постепенно засевалось зернами межнациональной дружбы, которые с победой социалистической революции дали мощные побеги, выдержавшие жестокие порывы социальных бурь. Ныне эта дружба с каждым днем крепнет и помогает искоренять пережитки несправедливых отношений, царивших когда-то в жизни наших народов, является основой и залогом новых успехов в строительстве коммунистического общества.
Повесть «Джан-Гирей» — новый шаг в творческом развитии писателя. Шире стал социальный фон, круг затронутых вопросов и тем, усложнилась система художественных образов, более уверенным стало повествование и более строгим язык.
Вначале автор знакомит нас с основным героем — Джан-Гиреем, условиями его жизни, затем раскрывает предысторию и вновь возвращается к настоящему времени.
Точные эпитеты («маленькие костлявые коровы», «горькая щетинистая трава», «белые мускулистые руки» и др.), наглядные сравнения, правдивые художественные детали («из-под морд животных вздымаются фонтанчики бурой пыли») говорят о выразительности и картинности языка повести.
Портрет Джан-Гирея дан в движении. При первой встрече с юношей, сидящим у полуразрушенной сакли, запоминаются его «глубокие печальные глаза». Но вот изменились условия жизни, расширился его кругозор, и это находит отражение в его внешности: «Затянутый в черкеску, стройный, со смуглым лицом и мягкой улыбкой…»
Несколько дальше в раскрытии ведущих черт национального характера идет автор в новелле «Сон горянки». Действие развертывается в глухом ущелье Ингушетии. Над горами ревет буря. В холодной сакле Габула, скорчась как ребенок, дрожит под жиденьким одеялом девушка-сирота Фатима. И снится ей страшный сон — ворвались похитители, скрутили ее, заткнули рот тряпкой и увезли в дом к неизвестному ей человеку. «Разошлись по домам похитители, оказавшие «услугу» соседу.
Мертвенно бледная, прикрывая прорехи лохмотьев, окутывавших ее молодое тело, ждет Фатима жениха, как мать ожидает смерть, готовую взять ее дорогого ребенка.
Чуть скрипя, открывается дверь. Нетвердой поступью, согнувшись под бременем шестидесяти лет, ввалился «молодой». Клином торчит козлиная бородка, черной ямой зияет беззубый рот, а в глубоких морщинах засели похотливые слезящиеся глазки.
Старик приказывает стелить постель. Но объятая ужасом Фатима не может сдвинуться с места. На нее обрушивается ругань и удар палки. А затем, в ответ на принуждение старика лечь рядом с ним, Фатима, схватив топор, убивает его и бежит домой. «Опасен путь ночью в горах. Там, где тропинка извивалась у скалы высоко над пропастью, Фатима поскользнулась и… проснулась. Это был сон, но в нем была жестокая правда проклятого прошлого».
Автор проявил себя подлинным мастером новеллы. Повествование предельно лаконично, сжато, отмечено трагедийностью. Стремительно развертывается сюжет, быстро сменяются яркие картины — описание бурной ночи, переживания Фатимы, печальная история ее сиротства, наконец, сцена похищения и неожиданная развязка. Ненависть и презрение к слугам адата, насильникам и оскорбителям толкают беззащитную девушку к стихийному протесту. Поступок Фатимы — яркий луч света в темном царстве адатов.
Гойгов убедительно показывает, что судьба женщины-горянки — будь то ингушка или осетинка, черкешенка или кабардинка — в условиях старого общества была одинаково тяжелой. Но еще тяжелее было, когда грубое насилие отрывало ее от родной среды.
В легенде «Нана-пленница» возникает овеянный романтикой образ плененной ингушами в набеге красавицы-осетинки Наны. По жребию она досталась одному из участников набега — Мочко, который сделал ее своей женой. Непреодолимая тоска по родине и стремление к свободе толкнули смелую женщину к побегу. Но она была схвачена и заточена мужем в темницу-башню, где и умерла, тоскуя по воле.
Обо всем этом рассказывает старец Эльмурза, сын Мочко, живущий в одиночестве в старой башне.
Лучше смерть, чем жизнь в неволе — этот завет гордых нартов воплощен в образе сильной, смелой и гордой женщины.
Язык этой легенды отличается напевностью, красочностью, повышенной эмоциональностью: «Воздух чист и прозрачен, как хрусталь», Нана — «красивая, как луч солнца». Последние слова Наны к Мочко в какой-то степени напоминают исповедь Мцыри — та же неукротимость могучей натуры, то же стремление к свободе.
Не смирение и рабскую покорность, а способность женщины-горянки, в частности ингушки, к бурному протесту, к страстной защите своих человеческих достоинств, к отстаиванию своей будущности, ее стремление к свободе и созидательному труду — вот что утверждает автор как ведущее начало ее национального характера.
Социалистическая революция создала условия для развития и утверждения этих лучших, ведущих черт национального характера, всех творческих начал освобожденного от гнета человечества.
В рассказе «Месть Дербича» автор создает образ бедняка Дербича, бывшего «временно-проживающего», который не имел раньше ни земли, ни лошади и батрачил на других. Теперь же, при Советской власти, он получил в сельхозкооперативе в кредит лошадь. Мулла и сельские богатеи издеваются над Дербичем — зачем ему лошадь, ведь он никогда не пахал.
Дербич сговаривается с тремя аульчанами о совместной пахоте, выращивает богатый урожай кукурузы и первым едет с «красным обозом» на элеватор. Ему вручают у сельсовета Красное знамя, и во главе сотен подвод он, гордо подняв это знамя, проезжает мимо дома муллы. «А из щелей ворот выглядывают острые, хищные глаза, провожая нескончаемую вереницу тяжело груженных подвод.
Ветер треплет красное полотнище, рвет в клочья тяжелые тучи. Рвется в клочья и сердце муллы, и жизнь кулаков, притаившихся, подобно раздавленным гадам, за крепким каменным забором».
Писатель убедительно показал ослабление позиций защитников старого в дни, предшествующие коллективизации. Такие труженики села, как Дербич и его товарищи, с открытым сердцем пошли навстречу призывам Советской власти, «своей кормилицы». Слова проклятия посылают они мулле и кулакам.
Насколько независимее и активнее Дербич в сравнении с Джан-Гиреем, который не осмелился перешагнуть через мораль шариата! «Далеко по селу, — говорит автор, — врываясь в закоптелые сакли и там жадно подхватываемые женщинами и детьми, неслись слова из речи секретаря ячейки: «Советская власть», «Коммунистическая партия», «Колхозы», «Социализм»… «Закат ему пошел», — говорит Дербич о мулле.
Этот закат для всего старого, отжившего начался в годы Октябрьской революции. Не случайно крупнейшее свое произведение — повесть «Серго» — Гойгов посвящает революционным событиям на Северном Кавказе. Героико-историческая по своему характеру, эта повесть была создана спустя полтора десятилетия после завершения описываемых событий, когда еще ярче выявилось все их огромное историческое значение. Большую помощь оказали автору многочисленные записи и заметки, сделанные им в самый разгар борьбы по ее горячим следам.
Повесть «Серго» по своей романтико-героической окраске, по интонации и языку несколько напоминает «Падение Даира» А. Малышкина. В повести Гойгова тот же широкий эпический размах в изображении смертельной схватки двух миров: «Черными волнами контрреволюции захлестывались Дон, Кубань и Украина. Немцы оккупировали Украину, занимая город за городом. В станицах, в обширных степях Дона, на тучных полях Кубани озверевшие генералы справляли кровавый пир, мстя трудовой массе за своих собратьев-неудачников — Краснова, Корнилова.
Вооруженный новейшей техникой враг яростно наступал, отвоевывая у Советской власти позицию за позицией.
Чрезвычайный комиссар Юга России бросался с одного фронта на другой. Сегодня он в Новороссийске ведет переговоры с германским командованием, завтра — в окопах лежит рядом с красноармейцем, посылая меткие пули во врага.
Везде звучал его громкий, уверенный голос:
— Победим мы, товарищи, и только мы!
Везде и всюду раздавался его мощный призыв. Вдохновленные бойцы Красной Армии шли на штыки, врукопашную. Беззаветно храбрые, они мужественно умирали за дело партии великого Ленина».
Образ воюющего за ленинскую правду трудового народа встает со страниц этой повести во весь свой гигантский рост. Народ гудит, бьется, митингует, сотни тысяч людей мечутся в поисках правды, многие падают сраженными, но миллионы рвутся вперед под Красным знаменем исторической правды.
Верно, показана в повести роль ингушского народа, выступившего в трудные дни на стороне коммунистов и тем самым ускорившего достижение победы.
Особенно интересен образ посланца Ленина Г.К. Орджоникидзе. Прибыв на Северный Кавказ, он становится признанным руководителем владикавказских рабочих, массы ингушей и беднейшего казачества.
Мы видим его в самой гуще жестоких сражений. Это — огневой, горящий мыслью человек. Автор намечает черты его внешнего облика — «огромную шевелюру», откинутую со лба назад, «орлиный взгляд», «высокую фигуру в черной бурке». «Его большая из-за копны кудрей голова прямо и гордо сидит на широких плечах, в его твердой походке чувствуется сила и уверенность. Правильный нос с маленькой горбинкой, красивого очертания губы с черными, как смоль, вьющимися усами, широкие брови и большие черные глаза сообщают его мужественному лицу выражение захватывающего веселья и одновременно грусти.
Широкие размашистые шаги, свободное движение рук гармонируют с необъятным простором полей, по которым идет этот высокий человек».
С трибуны, где он «как сеятель, размашисто» бросает в многотысячное скопище взволнованных людей слова революционной правды, Г. К; Орджоникидзе, зажав маузер в руке, устремляется в бой с белоказаками. Стратег и тактик, командир и воспитатель, человечный до нежности и сурово-непримиримый к врагам революции — таким предстает он в повести Гойгова, свидетеля и участника описываемых событий.
На страницах повести возникает также и образ А. Шерипова, председателя 4-го съезда народов Терской области во Владикавказе (10 июля 1918 года): «Медленно, кланяясь и улыбаясь, идет между рядами стульев уверенной походкой плотный, коренастый, невысокого роста человек. На нем зеленая военная гимнастерка, раскрытый ее ворот обнажает железные мышцы короткой шеи.
Он поднялся на сцену, где стоит стол для президиума.
Воцарилась тишина, как перед бурей».
Хотя А. Шерипов показан в повести эпизодично, его внешний облик, масштаб деятельности, многие присущие ему черты обрисованы с большой выразительностью.
В повести нет вымышленных образов. Г. К. Орджоникидзе, А. Шерипов, и Ю. Албогачиев, Б. Калмыков и А. Гастиев, М. Алиев и А. Дьяков, Хизир Орцханов и многие другие революционеры, а также главари вражеского лагеря — Джабагиев, генерал Фидаров, полковники Соколов и Беликов — все это лица, связанные с историей гражданской войны на Тереке. Но автор пользуется правом художника на домысел, когда показывает переживания Г. К. Орджоникидзе и его друзей, а также раскрывает взаимоотношения врагов революции, их внутренние побуждения и мысли.
Повести чужда сухая документальность. Вот как описывает автор пробуждение красных бойцов в степи после отступления: «Брезжит рассвет. Стремительно сорвавшись из-под куста, пулей пронесся жаворонок и запел свою звонкую песню. Подул холодный ветерок. Зашевелились, засуетились красные бойцы».
Часто в повествование включаются картины природы, всегда тесно связанные с событиями общественной борьбы. Вот созывается митинг ингушей, на котором должен решиться вопрос — идти им в бой с казачьими атаманами за отнятую землю или нет. Автор начинает главу пейзажем, в котором легко можно увидеть расстановку основных сил. «На ровном поле за селом Базоркино высится курган. С его верхушки ясно, как на ладони, видны и далекие ингушские села, что зелеными пятнами раскинулись на севере, где сквозь туманную пелену маячит Терский хребет, и казачьи станицы на юге, у подножия гор, и тучные поля, усеянные нескончаемыми копнами золотистой пшеницы, и город на западе, скрывшийся в черном дыму».
«Золотые копны пшеницы», выращенной казаками на когда-то отторгнутой у горцев земле, прежде всего и привлекают взоры ингушей.
Вся повесть — бурный всплеск революционной мысли — написана на высокой, звенящей ноте. Напряженность борьбы, острота смертельных схваток, быстрая смена эпизодов — все это находит отражение в своеобразной стилевой окраске.
«- Нет снарядов, — звонят Чрезвычайному комиссару. — Нет патронов, люди идут врукопашную, — докладывают ему.
— Держитесь, товарищи,-ответствует вождь, — все честное, все трудовое с нами, за наше правое дело!..»
В многоголосом людском потоке, увлекающем вперед, выделяются образы первых ингушских коммунистов и их сторонников — неустрашимого X. Орцханова, Юсупа Албогачиева, Сайда Муталиева и других. Они нашли свое место в революционных схватках за грядущий мир и счастье коммунизма. Здесь, в этой борьбе, впервые столь полно проявились все лучшие черты ингушского национального характера, сформировавшегося в своеобразных исторических условиях: безоглядная смелость и стойкость, но теперь — в бою с врагами трудящихся; стремление к свободе, но теперь — к свободе от всех форм социального угнетения; верная служба и гостеприимство, но теперь — только для революционного бойца независимо от его национальной принадлежности и многие другие. Так постепенно вырабатывались черты, слагающие единый советский национальный характер. Основная ценность творческого наследия писателя-коммуниста Гойгова в том и заключается, что он в определенной степени сумел уловить и запечатлеть в созданных им художественных образах эту перестройку национального характера на путях социалистической революции и вместе с тем — изменение облика всего ингушского народа. В этом мы видим главную его заслугу как советского писателя, внесшего большой вклад в разработку основ социалистического реализма в чечено-ингушской литературе.
Всегда живя в самой гуще революционной борьбы и практической созидательной работы, Гойгов находил для своих произведений глубоко жизненные темы, острые конфликты. Верная идейная позиция, высокие эстетические идеалы, к которым звал писатель своими творениями, позволяли ему не бояться драматических и трагических ситуаций.
Все это дает основание сделать вывод, что творческое наследие Гойгова является неотъемлемой частью чечено-ингушской литературы и продолжает сохранять и сегодня большое познавательно-воспитательное и эстетическое значение.

В. Б. Корзун.

1961 год

Примечания:
1. Лин. О повести Гойгова. «Джан-гирей» и «Власть труда». 1925, 25 октября, № 245
2. Д. Мальсагов. Ингушская литература. «Революция и горец». 1933, № 1-2, с.99
3. М. Пантюхов. Писатель Гойгов Абдул Гамид. Сердало. 1958, 16 марта; В. Корзун. Писатель, боец и коммунист (литературный портрет А. Гойгова) «Грозненский рабочий» 1960, 4 сентября, № 184
4. М. Пантюхов. Писатель Гойгов Абдул Гамид. Сердало. 1958, 16 марта (на ингушском языке)
5. Опубликован под псевдонимом «Хейр –Хаев» в журнале «Горский вестник», 1924, № 2, с. 35- 53
6. Впервые опубликован во владикавказской «Горская правда».1923, 18 февраля, № 39, подзаголовком «Очерки горского быта»