Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.

I. Работа с большим и прекрасно сохранившимся томом подшивки журнала «Свободный Кавказ» (октябрь 1951 г. – март 1954 г.) в Библиотеке Конгресса США счастливым образом в это несчастливое время помогает прояснить некоторые политические, военные и социальные процессы на Кавказе и в России, свидетелями которых мы являемся

Мы выделили, на наш взгляд, главнейшие векторы в политической публицистике кавказской эмиграции, идейными лидерами которых в 50-е годы, несомненно, были ингуш В.-Г. Джабагиев и чеченец А. Авторханов.

Первый вектор – это осмысление публицистики В.-Г. Джабагиева в «Свободном Кавказе» за четыре года. Что важно для объемного и полноценного знания колоссального массива его статей, очерков, отдельных больших работ в виде книг, который еще, к сожалению, не сведен в единый и полный каталог.

Второй – прояснение того, что такое кавказская свобода в понимании кавказских политиков и политологов первой и второй волны кавказской эмиграции, выступивших более или менее единым идейно-политическим «фронтом» против советского коммунизма и империализма.

И, наконец, третий (как некий политический итог) – неизбежность осмысления кавказского единства как гарантии коллективной безопасности народов всего Кавказа.

Журнал «Свободный Кавказ» издавался недолгих четыре года в Мюнхене в начале 50-х годов на русском языке. Главным редактором его был Абдурахман Авторханов (А.Уралов), ведущими авторами — В.Г.Джабагиев, А.Г. Турпал, Х.Аслан, Омар Исламов, С.Мусаев, Тау-Султан, И.Бариц, Г.Мурат, Е.Андреевич и др.

Эти люди, прекрасно зная ситуацию коммунистической России (тогда СССР) изнутри, будучи деятелями своего века, стояли на позициях именно европейской демократии. Которая, судя по их работам, была возможна в единой и неразрывной связке с вечно вожделенной свободой.

В первом же номере журнала утверждаются основные принципы европейской демократии, которые прописываются как базовые для всех народов Кавказа. В статье Г.Мурата «Кавказ – это

мы» говорится о том, что федерации многих народов возможны только «если практика и содержание федерации будут на прочных принципах демократии, ООН, демократической хартии прав человека.

Эти принципы, выражая волю всего свободномыслящего мира, исключают остальные идеи и фантазии … Диктатор и паразит, будь он свой или чужой нации – так и остается паразитом. Демократию незачем запрягать в новую или перекрашенную радужными красками арбу. Рассчитывать на невежество и наивность народов могут только фанатики, те, кто не видит достижений науки, техники, философии, социологии, кому тесно в прогрессивном общежитии ХХ века» («СК», 1951, №1).

В этом же первом номере в редакционной статье «За единый и неделимый фронт» определены последовательно и пути кавказского национального освобождения и поиск единственно верных методов борьбы с двумя главными демонами России: старым великодержавным имперством и более «юным» – коммунистическим узурпаторством (последнее десятилетие показало, что оба демона не просто живы, но являются национально-государственной идеологией и политической практикой России).

Борьба с коммунистическим монстром виделась кавказской политической эмиграции только в единении с русским народом: «В сфере своего влияния большевизм не знает локальных свобод. Сегодня история подсказывает, что свобода русского народа есть предварительное условие свободы других народов Советского Союза. Будет русский народ свободен – свободны будем и мы; будет он под ярмом Сталина и впредь – тогда уж тянуть нам это ярмо вместе. Сталинская тюрьма народов единая и неделимая. Чтобы освободить узников из их одной национальной камеры, надо взорвать крепостную стену со всей ее стражей» («СК», 1951, №1).

Этот этап борьбы виделся как совместный, ибо русские и нерусские народы после октября 1917 года попали в общую коммунистическую тюрьму. Но после разрушения коммунистической системы следующий этап касался самих кавказских народов – созидание свободного Кавказа. Так мыслили кавказские патриоты – демократы: «Одни, видимо, выйдут из состава будущей России, другие с нею будут федерироваться, третьи получат национально-культурную автономию. Но эти вопросы о национальной независимости, о формах государственного строя или о взаимоотношениях с бывшей метрополией будут решать сами нерусские народы. Воля этих народов должна быть священна и для русских. Если бы на развалинах большевизма вырос новый империализм (!!!), будь он русский, украинский или даже кавказский, то его постигнет судьба его предшественника. Должны ли угнетенные большевизмом народы получить право на независимость – этот вопрос вне дискуссий».

Сегодня мы являемся очевидцами того, что после крушения советского коммунизма в 1991 году за последние девять лет, постепенно, с какой-то фатальной закономерностью для самой России, русского народа, особенно для нерусских и совсем катастрофично для кавказских народов (чеченцы да и ингуши как апофеоз или лучше сказать «терновый венец» этой политической и государственной идеологии) выкристаллизовался русский неоимпериализм. Который на данном историческом этапе как бы бесповоротно хоронит альфу и омегу национального и государственного возрождения всего Кавказа – Кавказскую Федерацию (или Конфедерацию).

Но… никому не дано предугадать… Сегодня ни один здравомыслящий человек (а таковые все-таки есть), живущий в нашей пока еще общей истерзанной стране, не может (если он в ладах с совестью и Богом) уверенно сказать, что будет на Северном и Южном Кавказе через 15-20 лет… Будет ли на месте Чечни «выжженное геополитическое пространство», а на месте суверенной Грузии – «южное подбрюшье империи»? …

В отношении других народов и ареалов их государственности даже в предвыборной риторической горячке ни один из самых «яблочных» демократов не обратится к политической футурологии. Все они – и русские фашисты, и либеральнейшие российские западники – сегодня со знаком плюс прошли тест на наличие в их «организмах» «лекарственно устойчивого» (опаснейшего и неподдающегося излечению) имперского, великодержавного вируса.

Об этом чеканно прописал еще сорок пять лет назад. А.Авторханов: «Отношение к национальному вопросу есть лучший критерий для проверки демократичности любой хартии. Для великодержавников вообще нет национальностей…, а есть один русский народ. Сидеть с «нацменами» за одним столом, как равные с равными, это вообще для них «оскорбительная ересь». Русский клуб и «нацменовские гости по пригласительным билетам» – вот идеал их будущего центра» («СК», 1952, №6).

II.

Политическая публицистика В.-Г. Джабагиева в начале 50-х годов

Мы обнаружили двенадцать статей В.-Г. Джабагиева в журнале «Свободный Кавказ»: «Борьба Северного Кавказа за свободу» (1951, №1), «Москва и Ближний Восток» (1952, №9 (12)), «Кремль и ислам» (1952, №10(13)), «Почему Москва ненавидит Америку?» (1952, №11(14)), «Шейх Мансур» (1953, №1(16)), «Поход графа Валериана Зубова на Кавказ» (1953, №3(18)), «Кремлевская амнистия и уничтожение северокавказских народов». (1953, №5 (20), «К истории провозглашения независимости Республики Северного Кавказа» (1953, №5 (20)), «Падение Грузии и закавказских ханств» (1953, №6(21)), «К советско-турецким отношениям» (1953, №7-8(22-23)), «Гибель Берия и судьба триумвирата» (1953, №7-8(22-23)), «Национальная политика Кремля» (1954, №1 (24)).

Тематически все эти статьи условно можно определить в несколько групп: посвященных собственно исторической проблематике Северного и Южного Кавказа, северокавказской независимости, проблемам СССР и народов Северного Кавказа в международном аспекте после Второй мировой войны (современным Джабагиеву 50-ым годам).

Все работы объединяет одна стратегическая мысль великого ингуша – идея свободы и демократического сосуществования всех народов Кавказа.

Мы остановимся на самых главных идейных позициях работ Джабагиева 50-х годов, актуальных, по нашему глубокому убеждению, сегодня, в конце 90-х годов ХХ века.

* * *

«Борьба Северного Кавказа за свободу» («СК», 1951, №1) – конспективный концентрированный очерк истории народов Кавказа с XVI века. Введение и восемь небольших тематических глав этой работы охватывают драматическую историю покорения Кавказа с 1554 года по 1944 год. В маленьком введении, насыщенном самой главной и как бы судьбоносной информацией о допетровском периоде захвата Кавказа, каждый абзац вполне может быть обозначен как веха в этом поступательном и фатальном движении. В котором главным событием, несомненно, явился первый союз «Москвы с Кахетией (Грузией) в 1587 году. Эти дружественные отношения между обеими христианскими землями со временем сделались роковыми для свободы не только Северного Кавказа, но, прежде всего, для самой же Грузии и всего Закавказья … Дружественная к России ориентация различных грузинских князей привела к внутренним неурядицам, трениям и даже войнам между приверженцами России, Грузии и Персии».

Первая и вторая главы – «Петр Великий и Кавказ» и «Последователь Петра Великого – Надир-Шах и Кавказ» – также краткий и емкий по количеству и качеству исторической информации анализ геополитической стратегии России на юге. Джабагиев писал: «Петр Великий уже с 1716 г. питал надежду достичь старый «шелковый путь» – путь в Индию и Китай, который вел с одной стороны через Закавказье и Малую Азию. Первоначальный план царя проникнуть в Центральную Азию не удался, т.к. русское войско в 1717 г. под начальством князя Бековича-Черкасского было в Хиве разбито, и Петр был вынужден избрать другой путь, чтобы достигнуть цели, — продвинуться как можно ближе к Константинополю и Индии («кто там утвердится, будет владеть всем миром»). Нужно, следовательно, «поочередно нападать то на Персию, то на Турцию, овладеть Черным морем, постараться разбить на части Персию, чтобы выйти к Персидскому заливу, возобновить, по возможности, старую торговлю через Сирию и достичь Индии, всемирного склада товаров».

Джабагиев, согласно логике своей исторической концепции покорения Кавказа, утверждал, что именно Петр I «указал России путь на юг». Причем, он обозначает весну 1722 года, когда Петр лично повел более 160000 армию на Дагестан, точкой отсчета упорной борьбы империи с Кавказом. Джабагиев делает серьезный акцент на том, что именно сопротивление во внутреннем Дагестане и Чечне обескровило и затормозило завоевание всего Кавказа в 1722г.

Такой же монстр, как Петр I, персидский Надир-Шах подорвал свое могущество в Аварии. А после очередной русско-турецкой войны в 1736 году, окончившейся поражением России (потерявшей Азов) и признанием независимости Черкессии (Белградский договор 1739 г.), «Кавказ пользовался относительно долгим миром, т.к. русские притязания на Кавказе возобновились лишь через 30 лет, уже при Екатерине II, и привели на этот раз к затяжной и чреватой последствиями для Кавказа борьбе, известной в истории под названием «Кавказская война».

Этот следующий этап (по Джабагиеву) начался с заключения Кучук-Кайнарджийского мира (после русско-турецкой войны 1768-1774 гг.), когда Порта уступила России права на владения Кабардой. «Само собою разумеется, что кабардинцы этого соглашения не признали и соответственно этому приняли живое участие в борьбе…» С заключением в 1783 году (после очередной войны с Турцией) договора с царем Восточной Грузии Ираклием II «Россия стала твердой ногой как в Северном, так и Южном Кавказе, а с занятием Кабарды проникла в самую середину Северного Кавказа».

Третья глава работы «Екатерина Вторая, Гераклий Грузинский и Шейх Мансур» кратко излагает историю завоевания середины и юга Кавказа: Кабарды Грузии и Осетии.

Джабагиев отметил, что выдающийся деятель Шейх Мансур в 1784 году сумел объединить прежде всего чеченцев и лезгин, земли которых на левом берегу Терека отторгались под русские поселения. Историческое значение Шейха Мансура, согласно Джабагиеву, в том, что он сумел народы Северного Кавказа объединить и поднять от Каспия до Черного моря.

Этот же гениальный вождь основал «мюридизм», сыгравший такую важную роль позднее, во все время кавказских войн. Шейх Мансур сделался духовным предтечей и, собственно, учителем последующих вождей и так называемых имамов, «насытивших славой своего оружия первую и часть второй половины XIX столетия».

Захватнические интересы на Кавказе трех держав – Турции, России и Ирана – в конце концов привели к победе России, присоединившей Грузию в 1801 году к Российской Империи. Это драматическое событие в грузинской истории лаконично и в то же время детально изложено в главе «Присоединение Грузии и Закавказья». Джабагиев отмечает, что в период покорения Закавказья «русские мало беспокоили Северный Кавказ. Деятельность их там ограничивалась единственно подавлением местных восстаний, главным образом кабардинцев»…

Характер взаимоотношений русских и горцев в это время Джабагиев назвал как междоусобицы (казаки нападали на черкесов, чеченцев и лезгин, последние отвечали тем же).

Лишь после победы над Наполеоном империя стала «умиротворять» Северный Кавказ, чему и посвящены следующие три главы этой работы Джабагиева: «Генерал Ермолов на Кавказе», «Первые имамы: Гази-Мулла, Гамзат-бек» и «Шамиль — имам Чечни и Дагестана».

Ермоловский период покорения (1816-1827) по Джабагиеву – наиболее кровожадный: «Ермолов смотрел на весь Кавказ как на русскую провинцию, а на боровшиеся северокавказские народы, как на мятежников, а не как на ведущего войну противника. Такое понимание было ложно и даже бесчестно».

Мюридизм, ставший идеологией освобождения, ведет начало из учения Шейха Мансура «Тарикат», обозначающее «Путь» (путь к спасению). «От кого надо спасаться? Конечно от «неверных», которые … покорили горские племена, разрушили их аулы, угнали их стада и отобрали их плодородные земли.»

Джабагиев как бы спрашивает, почему это все случилось? Потому что горские племена не шли вместе. По Джабагиеву идеология единства и кавказского патриотизма на исламском фундаменте сделала Тарикат динамичным (а не догматичным) воинственным и духоподъемным знанием, которое сильнее и грознее любого оружия исповедовалось и внедрялось в жизнь, исполненную борьбы, тремя имамами с 1829 по 1859 годы.

Главная канва исторической деятельности Гази-Муллы, Гамзат-бека и Шамиля (последнего особенно подробно) вычерчена Джабагиевым четко и выпукло в самых главных событиях и их исторических последствиях.

Последняя глава работы — «Северный Кавказ после революции 1917 года», — написанная в том же стиле «исторического конспекта», является своеобразной морально-этической, а не только политической сущностной характеристикой российской имперской системы. Сколь актуальна эта характеристика сегодня очевидно без каких-либо эмоционально-публицистических комментариев: «…громаднейшее государство, слывшее при Николае I за жандарма Европы, не останавливалось ни перед какими жертвами, чтобы совершить то, что ни одному покорителю мира не удавалось; что русский колосс в неравной борьбе против незначительного противника прибег не только к оружию, но пользовался часто и нечестными средствами, как нарушение обещаний и нечеловеческая жестокость, чтобы побороть горсть нерегулярных бойцов; что в этой борьбе северокавказцы были русским правительством нещадно истребляемы и около половины остального населения принуждено было выселиться, покинуть родину; что плодородные земли были отчуждены в пользу казаков и русских поселенцев, а оставшиеся северокавказцы оттеснены с равнин в горы; что в этой отчаянной борьбе северокавказцы предпочли смерть, чем добровольную отдачу земли, в которой покоятся останки их предков, вековому врагу».

Последующие восстания чеченцев и дагестанцев в 1877-78 годах, жесткое военное управление всем Северным Кавказом вплоть до 1917 года — все это сразу же после февральской революции привело к тому, что представители народов Северного Кавказа объявили свои земли автономией, входящей в будущую русскую федерацию.

Создание государственных структур, политические установки закономерно способствовали декларации своей независимости 11 мая 1918 года, ставшей исторической датой. «Новое самостоятельное государство проектировалось по образцу швейцарских кантонов, т.е. как федерация горских кантонов, и было официально признано Турцией 8.6.1918г. заключением дружественного договора. Северокавказская Республика, желая установить более тесные политические и хозяйственные отношения с южными кавказскими республиками, предложила им образование общей кавказской федерации, но последовавшие внутренние и внешнеполитические события помешали осуществлению этой идеи».

Под внутренними обстоятельствами Джабагиев подразумевал сопротивление казаков и войну Деникина с горцами. Эти две силы – Добровольческая армия и казаки, — целый год воюя против народов Северного Кавказа, старались сохранить «великую и неделимую Россию».

Под внешними обстоятельствами Джабагиев разумеет сложную паутину взаимоотношений с Россией и кавказскими народами Турции, Германии и Англии, делавших разные ставки в этой драматической политической игре.

По мнению Джабагиева, именно попытка реанимации империи обрекла на исторический проигрыш «белую идею» и фатальным образом отразилась на судьбе всего Кавказа: сначала потерей свободы горцев, позже – южными государствами (Армении, Азербайджана, Грузии).

Завершает эту работу Джабагиев коротким размышлением о том, что Вторая мировая война как бы дала надежду кавказским народам на освобождение. И эти надежды ничего общего не имели с немецким национал-социализмом, т.е. фашизмом: «Кавказцы видели в немецком оружии единственно лишь средство освобождения. Поэтому-то значительное количество северокавказцев уклонялось от службы в Красной Армии, уходя и укрываясь в горах, а потом вступая в ряды борющихся против красных».

С этим тезисом Джабагиева скорее всего не согласятся многие кавказские ветераны советской эпохи, но судьба сотен ингушей, чеченцев, карачаевцев, грузин, азербайджанцев, осетин и др. говорит о том, что они, попав в немецкий плен, вставали на бой с большевизмом именно как с несвободой.

Причину депортации северокавказцев в 1944 году Джабагиев усматривал именно в этом: «Большевики таким образом мстили всем народам Советского Союза, бывшим против их режима. Общая цель этих преследований и выселений настроенных враждебно к большевистскому режиму народов — это наказать противников режима, распылить по всей стране, удалить из пограничных районов и ассимилировать всех в одну послушную массу. Остается в высшей степени непонятным, как это может быть возможным, что Советский Союз, будучи сам членом Объединенных Наций, постоянно свидетельствующих о правах народов, позволяет себе, на глазах всех западных государств, все эти насилия и вопиющие жестокости по отношению к беззащитным народам, и это ниоткуда не вызывает никаких протестов».

Кажется, что говорится про день сегодняшний… Меняются политический антураж, политические элиты, общественно-пропагандистская лексика, но одно остается незыблемым в России – имперская суть государственной идеологии.

* * *

Статья «Шейх Мансур» опубликована в 1953 году, в первом номере «Свободного Кавказа». Она как бы углубляет характеристику имперской политики России на Кавказе, подчеркивая такую важную черту русского империализма, как последовательная, беспощадная и одновременно весьма искусная борьба с северокавказским исламом.

Довольно подробно излагая историю жизни и полководческой доблести выдающегося чеченца Ушурмы из Алдов, вошедшего в историю Кавказа в 80-е годы XVIII века под именем Шейха Манcура, Джабагиев акцентирует внимание на весьма важном обстоятельстве: «Он твердо верил в свое призвание распространять среди северокавказских племен мусульманскую веру, которая слабо еще развита была среди ингушей, осетин, кабардинцев и черкесов. Вместе с тем он проповедовал «священную войну» (джихад или газават) против русских, которые не только систематически завоевывали на Кавказе одну территорию за другой, но еще и занимались распространением христианства среди осетин и кабардинцев».

Истинная религиозность и личная аскеза были прочным фундаментом огромного авторитета Шейха Мансура, позволившего ему посредством ислама просветить и очистить от языческой и нравственной скверны не только чеченцев, дагестанцев и других северокавказцев, но даже крымских татар.

Покорение Кавказа сопровождалось морально-нравственным разложением всех народов: крещение за материальное вознаграждение, раздача крупных наделов земли, доходные должности в местных администрациях, производство в высшие военные чины, назначение высоких жалований и пенсий. «Привлечение на свою сторону влиятельных лиц при помощи разных материальных благ возведено было именно при Екатерине II в систему. К этой категории сторонников России относились большинство дагестанских ханов, в том числе и тарковские шамхалы, а также часть кабардинских и черкесских князей… Методы «разделяй и властвуй» и морального разложения применялись также и среди других племен, вплоть до дагестанцев и чеченцев».

Устои же ислама были единственным средством морального и духовного очищения: молитвы и честные, добрые, бескорыстные дела во благо ближнему, роду и народу своему. То, что Шейх Мансур называл «прямой богоугодной дорогой», закономерно приведшей к новой политической идеологии – объединению северокавказцев, против междоусобиц и раздоров, против российского империализма, разлагающего и дробящего на мелкие этнические фрагменты Северный Кавказ.

Джабагиев писал, что «нравственность народа была во время Шейха Мансура так высока, что совсем не слышно было больше о разбоях и кражах, и что даже потерянные случайно вещи вывешивались вдоль больших дорог на высоких жердях, с тем, чтобы найти, таким образом, их собственников».

Моральный, религиозный и политический авторитет Шейха Мансура был столь велик, что Османская империя установила с ним непосредственную связь в 1784 году. «Один из турецких улемов (ученых-теологов) Сеид Халил отправился даже (из города Аинтана вместе с 200-ми своих студентов) в Дагестан и Чечню, чтобы встретиться с Шейхом Мансуром».

С этого времени и до 1791 года (т.е. 7 лет), первый признанный всеми северокавказцами Имам Мансур выступает как полководец. Джабагиев достаточно подробно описывает самые главные битвы под руководством Шейха Мансура в Чечне, Дагестане, Кабарде, Осетии, Ингушетии, на Кубани.

Важно то, что, обращая народы в ислам, Мансур объединял северокавказцев в антиимперской борьбе: «вся Чечня признала Шейха Мансура своим вождем. Новый имам, перед которым открылись новые возможности, поспешил использовать свой успех и начал рассылать всюду своих эмиссаров. Они появились прежде всего среди ингушей и осетин. Шейх Мансур призывал их к принятию ислама. Часть ингушей перешла действительно в мусульманство, осетины же отказались. Скоро под знаменем Шейха Мансура начали стекаться жители Дагестана, Кабарды и Кубани. Таким образом достигнуто было, — может быть, первый раз в истории Северного Кавказа, — полное единение всех горских племен под водительством общего главы – Шейха Мансура».

Безусловно, объединительная политика и успешная военная деятельность Шейха Мансура заставили империю усилить свое влияние и присутствие: увеличением войск (создание двух корпусов – Кубанского под начальством генерал-аншефа Текелли и Кавказского под командованием генерал-поручика Павла Потемкина), подкупами князей Кабарды, интригами среди дагестанской знати, разделением мусульманских народов. Последнее Джабагиев иллюстрирует следующим историческим фактом: кабардинцев (которым все равно империя не верила) изолировали от ингушей и чеченцев поселением между ними осетин-дигорцев, приняв последних в российское подданство и построив для них крепость у Татартупа.

Джабагиев цитирует в данной связи Н. Дубровина («История владычества русских на Кавказе». Том II, Санкт-Петербург, 1886 г.): «А по множеству осетинского народа, доносил генерал-поручик П. Потемкин князю Таврическому, т.е. Григорию Потемкину, от 9 апреля 1787 г.: «уповательно, что со временем великое число выселится их (осетин) на линию, и сие выселение тем полезнее будет, что они все желают быть христианами и весьма будут верны».

Джабагиев специально анализирует крымско-волжскую политику Шейха Мансура, ставящую целью вовлечение в объединительную борьбу с империей крымских и волжских татар. Волжские татары по требованию русских выступили против Мансура, а крымские (покоренные лишь в 1783 г.), 2/3 которых уже к 1787 году были насильственно выселены в Турцию и всячески преследовались, поддержали его.

Джабагиев приводит неизвестные у нас архивные источники из книги польского татарина Аслана Кричинского («Очерки русской политики на окраинах». Баку, 1919 г.): «Из этих документов выясняется, что Шейх Мансур послал в конце 1787 года своего эмиссара в Крым. Под влиянием этого последнего жители некоторых деревень Перекопского и Евпаторийского уездов производили специальные моления в мечетях и постились в течение трех дней, а также совершали «религиозные жертвоприношения, закалывая баранов, коров и другую скотину». Так как обряды эти совершались, по мнению русской администрации, «не в срок, установленный Магометом», то в этом обстоятельстве усмотрены были «государственная измена», «нарушение верноподданической присяги», «вредное предприятие между мусульманским духовенством», «коварные замыслы мулл» и пр. В связи с этим произведен был «целый ряд арестов среди «зачинщиков» и «лиц, виновных в распространении крамолы», главным же образом «мулл, имамов, муфтий, хаджей, книжников и старейшин». Одновременно начались розыски «заперекопского киргиза Гаджи Мустафы», а также «Шейха Мансура, который якобы прибыл в Крым из-за Кубани».

В народе ходили слухи о том, что «моления были предписаны Шейхом Мансуром и что подобные же моления совершаются и в Мекке». Из единичных показаний явствовало, что «моления, пост и жертвоприношения совершались ради торжества меча мусульманского» и «гибели державы российской».

Эта пространная цитата крайне важна в доказательство того, что Шейх Мансур в XVIII веке «сумел популяризировать свою борьбу против российского империализма на всем мусульманском Востоке». Джабагиев считал, что этот политический и религиозный лидер на короткий срок сумел консолидировать под знаменем ислама и свободы не только мусульман Северного Кавказа. И в этом заключается его непреходящее значение и роль в истории.

* * *

Историческая работа «Поход графа Валериана Зубова на Кавказ была опубликована в журнале «Свободный Кавказ» в марте 1953 года. Она состоит как бы из трех логических разделов – двух собственно исторических (события, предшествовавшие походу В. Зубова в Дагестан и Южный Кавказ и их комментарий, а также анализ похода, который был предпринят по велению Екатерины II в 1786 году) и периоду большевистской экспансии на Северном Кавказе.

Джабагиев, строго следуя своей концепции имперского экспансионизма России на всем Кавказе в течение четырех веков, скрупулезно зная историческую фактуру, вначале подробно анализирует сам факт и последующее значение русско-грузинского договора 1783 года, известного, как Георгиевский трактат. Поскольку поход В. Зубова на Кавказ был следствием присоединения Грузии, глубинную причину общей кавказской катастрофы и одновременно огромный успех «восточной политики» империи Джабагиев усматривал именно в подписании русско-грузинского договора, заключенного 24 июля 1783 г. Который, согласно Джабагиеву, явился успехом, чреватым рядом трагических последствий как для самой Грузии, так и всего Кавказа: началом его покорения русским оружием и постепенного истребления вплоть до наших дней многих северокавказских народов, в особенности кубанских черкесов и чеченцев, в общей сложности не меньше 2-х миллионов человек.

Вследствие этого договора «русские власти на Кавказе приступили прежде всего к обеспечению сообщения между Северным и Южным Кавказом по Военно-грузинской дороге, начинавшейся в Георгиевске и проходившей по землям кабардинским и осетинским, через Владикавказ, построенный в 1784 году на правом берегу Терека, на месте, где до того времени стоял ингушский аул Заур. Дорога эта и укрепленные пункты, большей частью казачьи станицы и посты, долженствующие защищать подступы к ней, отрезали Западный Кавказ от Восточного и тем самым позволили разбить политическое единство северокавказских народов и покорять их по частям».

Джабагиев писал, что сама Грузия перестала существовать в качестве самостоятельного государства и превратилась в «несколько русских губерний» уже через 17 лет после Георгиевского договора. Он особо акцентировал то, что фактическая губернализация грузинского государства произошла «на 64 года раньше окончания русско-кавказской войны на Северном Кавказе (в 1864 г.)».

Согласно договору, империя обязывалась защищать Грузию от Ирана и других внешних врагов, вернуть отторгнутые ранее территории и сохранять ее самостоятельность.

Освобождение Грузии от иранского протектората (грузинские цари до этого являлись «валиями» т.е. наместниками, вассалами Персии, т.е. Ирана) и вхождение в имперское русское лоно было связано со слабостью Ирана в 80-е годы XVIII века. Ситуация изменилась к концу этого века, и бывший «вали» — Ираклий II. — был жестоко наказан: Правитель Ага-Мохаммед в 1795 году предпринял разорительнейший для грузин набег на Тифлис. Грузинский царь тщетно взывал о помощи к Екатерине II и к главнокомандующему на Северном Кавказе графу Гудовичу: Тифлис был разорен и почти все жители уведены в плен.

Джабагиевым приводится интересный отрывок из письма несчастного Ираклия II к графу Гудовичу: «Если бы… не надеялся на помощь России, то через других приглашенных войск вооружились бы мы или другим способом сохранили бы наше царство, но мы были уверены в вспомоществование от высочайшего двора и от Вас». В письме к сыну Мириану этот грузинский царь писал в это же время: «Ничего уже у нас не осталось, всего лишились. Вы сами знаете, что ежели бы мы присягою высочайшему двору связаны не были, а с Ага-ханом согласны были, то бы сего приключения с нами не было».

Не оказав помощи Ираклию, российские войска осенью 1795г., спасая свое влияние на Кавказе, начали поход в Персию через северный Дагестан. Командующим войск предполагался быть Гудович, но им стал Валериан Зубов – фаворит царицы. Войско в 40000 человек под командованием Зубова прошло путь через дагестанские ханства до Баку. Одних ханов Зубов подкупал, других покорял, с третьими вступал в ожесточенные схватки.

Об этом Джабагиев пишет так: «…графу Зубову, отличавшемуся своеволием и жестокостью, не оставалось ничего иного, как посылать карательные отряды в горы. Эти отряды гибли, однако, большей честью под ударами длинных дагестанских кинжалов. Словом, во время «победоносного» в начале похода Валериана Зубова повторилось то же самое, что и во время экспедиции Петра I: легкие успехи сперва и огромные затруднения впоследствии. Сообщения с Россией оказались прерванными, войско страдало от недостатка продовольствия и фуража, а временами даже питьевой воды и умирало поэтому от эпидемических болезней и других причин, унесших более половины участников отряда». Из похода назад вернулось 18000 человек.

Лишь смерть Екатерины II помешала этому очередному завоевательному «проекту» по устройству «военной линии и дороги по западному берегу Каспийского моря через Дагестан в Закавказье».

Джабагиев описывает интриги против Зубова графа Гудовича, докладывавшему новому императору истинную картину похода Зубова: разбазаривание казны, мнимые победы, обманы и т.д. Павел не признал поход Зубова победным и собирался по-своему очертить кавказские границы: «…Павел указывал на то, что, линия границы российской «проходила от устья реки Кубани, восходя вверх ее и потом …на реку Терек до Кизляра и т.д. и сею линию содержать в таком исправном и почтительном состоянии, чтобы она не только оберегала пределы наши, но и обуздывала впереди ее обитающие разные дикие народы».

Что же касается Грузии, как пишет в заключении исторической части статьи Джабагиев, «Павел I хотел создать федерацию с Россией», «зависящую от нас, яко верховного их государя и покровителя, не вмешиваться ни в отряд правления их и не требуя от них дани и иных повинностей, кроме верности нам».

Последняя часть статьи «Поход графа Валериана Зубова на Кавказ» – это, можно сказать, прямая политическая публицистика, направленная на резкую критику принципов большевистского империализма в отношении народов Северного Кавказа. Абсолютно точно оценивая Сталина, — продолжателя дела Ленина в планомерном уничтожении главных основ человеческой жизни: частной собственности, национального самосознания и религии, — Джабагиев на примере исторического периода 20-х и 30-х годов дает определение методам коммунистической экспансии как государственно-террористических. «Красная Москва, предварительно назначив своих верноподданных опричников главарями во все жизненно важные органы государственного управления на Северном Кавказе, под предлогом разоружения, впоследствии посылает туда отборные части Красной армии и войска НКВД — как называемые карательно-экспедиционные отряды, снабдив их всеми видами вооружения. Эти отряды по своему прибытию на места окружали каждый населенный пункт и никого оттуда не выпускали. Когда войска окружали селения, командование заявляло в ультимативном порядке, что людям в течение 24-х часов надлежит сдавать огнестрельное оружие. За невыполнение этого приказа передавали немедленно под суд, т.н. «тройки», а что представляет из себя этот суд, советский обыватель знает хорошо. В «тройке» разговор был коротким: без всякого следствия и защиты ссылали в Сибирь. При этом в Чечено-Ингушетии была учреждена присяга на Коране. Каждый мужчина должен был присягнуть на Коране, что у него нет скрытого от властей оружия. Но откуда народ мог приобрести оружие для сдачи государству? Выход был найден, сама власть указала пути. Тут же, на сборном пункте, НКВД открыло черный рынок продажи оружия (прежде отобранного у населения). Народ покупал его за большие деньги, чтобы не быть арестованным, и сдавал властям. Тех, кто не имел денег для приобретения оружия, передавали в вышеуказанный суд. Эта кампания вывезла много денег и много горцев сослала в Сибирь».

Речь идёт, по-видимому, о событиях 1926 года. Согласно Джабагиеву, эта операция на всем Северном Кавказе продолжалась четыре месяца и была одним из эпизодов «истребительной политики» Советов на Кавказе. Кульминацией ее, по мнению Джабагиева, стала депортация 1944 года.

После разоружения следующим «террористическим актом» государства в отношении крестьян-горцев (как впрочем и всех крестьян СССР) стала политика и практика обложения налогами: сельхозналоги, налоги на движимое и недвижимое имущество и т.д.

Этот террор был осуществлен в два этапа: с 1926 по 1929 годы (когда все богатые и зажиточные крестьяне были физически истреблены и разорены) и с 1929 по 1933 годы (когда уже все население страны ограбили путем насильственного загона в две социальные касты: в колхозники и в «люмпен-пролетариат»).

* * *

Последняя собственно историческая статья Джабагиева под названием «Падение Грузии и закавказских ханств» была опубликована в «Свободном Кавказе» в июне 1953 года («СК», 1953, №6). Статья посвящена 170-летию Георгиевского тракта и его историческому значению для всех народов Кавказа.

Повторяя несколько позиций предшествующей статьи «Поход…», Джабагиев обозначает три главных исторических итога подписанного 24 июля 1783 года договора:

1. «Ираклию на будущее время не называться более персидским вассалом — Вали Грузии; он принимает отныне, как христианин и союзник России, титул царя Грузии».

2. Россия взяла на себя право ведения внешней политики Грузии, управления грузинской церковью, командования войсками и назначение грузинских царей.

3. Россия обязывалась защищать внешние границы Грузии и вернуть территории, ранее ей принадлежавшие (к моменту подписания договора находившиеся во владении Турции, Персии и др.).

Излагая очень лаконично историю овладения империей Закавказьем с подписания Георгиевского тракта до 1813 года (времени, когда «закончилось самостоятельное существование всего Южного Кавказа, перешедшего под власть России»), Джабагиев останавливается на тех исторических фактах, которые были известны, возможно, лишь очень узкому кругу профессиональных историков.

Как бы продолжая дальнейшую историческую канву, начатую в «Походе графа В.Зубова на Кавказ», Джабагиев пишет, что обещание Павла I создать с Грузией федерацию и благожелательно относиться к «владельцам кавказским» оказалось очередным имперским вероломством: «23 февраля 1799 г. был назначен российский полномочный министр при грузинском дворе, в лице статского советника Каваленского, человека бестактного, взяточника и пьяницы, оскорблявшего на каждом шагу царя Георгия XII (вступил на престол в 1798 г.) и вмешивавшегося в самой грубой форме во все внутренние дела Грузии. Тогда и царь Георгий, и все грузинское общество обратилось в Санкт-Петербург с жалобой на поведение Каваленского и с требованием отозвать его из Тифлиса «со всеми чиновниками, при нем находящимися».

В ответ на эту жалобу Павел I издал в 1800 г. манифест «О принятии Грузии в российское подданство». Так грузинский трон отдал свое царство империи.

Последовавшие после этого в Грузии смуты и волнения были настолько сильными, что уже следующий император Александр I издал в 1801 году новый манифест. Который предусматривал создание «верховного грузинского правительства» под председательством генерала Кнорринга, командующего всеми российскими войсками на Кавказе в это время.

Примечательно, что в новом манифесте, говорилось о том, что главным для России было «устроить на прочном основании благоденствие Грузии и во всем сообразоваться с нравами, обычаями и умоначертаниями грузинского народа». Но при этом гражданское правление было вновь вверено тому же Коваленскому.

«В апреле 1802 года генерал Кнорринг и Коваленский, — пишет Джабагиев, — вступили в сопровождении войск в Тифлис и приказали отчитать манифест во всех церквях и присягать всему народу на верность России. Присяга приносилась обыкновенно в церквях, окруженных русскими войсками».

Этот период, согласно Джабагиеву, был временем расцвета казнокрадства, взяточничества, доносительства, незаконных арестов и чиновничьих злоупотреблений. При «полном неуважении к традициям, нравам и обычаям грузин со стороны царской администрации». Что в конце концов, привело к восстаниям, в частности, в Хевсуретии.

Следующим главнокомандующим на всем Кавказе был князь Цицианов – весьма жестокий грузин. Как пишет Джабагиев, в первом же своем обращении к северокавказцам он сказал следующее: «Я вас сотру с лица земли, буду обходить ваши земли с огненным пламенем, и все, что не завоюю оружием, сожгу. Землю вашу напою вашей же кровью, пока она не окрасится красным цветом, буду вас гнать в ваши ущелья, как зайцев. Кто не погибнет от меча, должен будет умереть от голода».

Воистину пророческими оказались эти слова, вплоть до конца ХХ века воплощаемые в политическую идеологию и государственную практику России (царской, коммунистической и поскоммунистической) в отношении «своих субъектов» на Северном Кавказе!…

…Цицианов привел к послушанию южную Осетию, а также подавил восстание тагаурцев в Северной Осетии (в 1804 г.): «В Осетии окончательно укрепилось царское владычество… в 1806 году после экспедиции Несветаева, когда была сожжена значительная часть осетинских аулов…».

Этот же Цицианов в 1803 году разорил аулы воинственных лезгинских сообществ, присоединив Закатальский район Дагестана к России. Тем не менее, лезгины еще долго (вплоть до Шамиля) восставали против империи. Цицианов же заставил владетеля Мингрелии в 1803 году присягнуть на верность русскому трону, а в 1804 году его войска заняли Имеретию и Гурию.

Перечисляя все заслуги Цицианова перед Россией, Джабагиев едва ли не главной его доблестью видит строительство Военно-Грузинской дороги, соединившей Северный и Южный Кавказ: «Начиналась она в Георгиевске, в Кабарде, и проходила затем по землям кабардинским и осетинским и через Большой Кавказский Хребет проникала в Грузию… дорога стала главной артерией сношений России с вассальной Грузией. Она отрезала вместе с тем Западный Кавказ от Восточного. Вследствие этого она стала острым, т.е. твердым клином, вбитым Россией в живое тело всего Кавказа».

После покорения Грузии Цицианов начал покорять так называемые Закавказские ханства: Ганджу, Ханат Эриванский, ханства Карабахское, Шушинское, Ширванское. После гибели Цицианова у стен Баку в 1806 году были покорены Дагестанские ханства – Дербентское и Кубинское «Таким образом, — пишет Джабагиев, — в 1806 году все побережье Каспийского моря от Дербента и до реки Куры попало в руки России».

Союз Персии и Турции между собой отодвинул завоевание Батуми аж до 70-х годов XIX века. Турецкая же крепость Поти и Сухум-кале были захвачены русскими в 1809-1810 гг.

К 1812 году после поражения Персии были заключены Бухарестский (1812 г.) и Гюлистанский (1813) мирные договоры, согласно которым Ахалкалаки, Поти и Анапа вновь отошли к Турции, а Карабахское, Ганджинское, Шушинское, Ширванское, Дербентское Талышинское ханства, а также Имеретия, Гурия, Абхазия и Мингрелия стали русскими колониями.

Историческим итогом Георгиевского трактата явилось то, что «в 1813 году закончилось самостоятельное существование всего Южного Кавказа, перешедшего под власть России. Из перечисленных выше стран один Дагестан продолжал сопротивление до 1859 года. Россия, занятая так называемыми наполеоновскими войнами и Венским конгрессом 1815 года, не могла еще в то время приступить к покорению Северного Кавказа. Свободолюбивые гордые, мужественные, стойкие до самозабвения горские народы, будучи отрезанными Россией от всего мира, сами, одни, без всякой помощи своих соседей или от иностранных держав, бились с неслыханным упорством против величайшей в мире империи еще в течение свыше пятидесяти лет, т.е. до 1864 года».

* * *

Подводя предварительный итог блоку собственно исторических работ В.-Г.Джабагиева, опубликованных в журналах «Свободный Кавказ», необходимо отметить следующее. Джабагиев критически переосмыслил огромный объем исторических фактов и сведений и создал свою собственную научно-историческую концепцию взаимоотношений России и Кавказа на протяжении четырех веков. Сутью которой была имперская экспансия России на юг и борьба всех кавказских народов против этой экспансии. Формы и методы борьбы в разные исторические периоды у разных народов были свои собственные.

Кроме этого, Джабагиев ввел в научный обиход новые материалы и документы, которые в силу известных исторических и политических обстоятельств не могли быть доступны и известны историкам-исследователям и самим кавказцам в СССР.

Стиль Джабагиева прост, не перенасыщен исторической терминологией и научными гипотезами, предполагающими некое домысливание, досказывание по фрагментам общей исторической панорамы. Джабагиев доходчиво и популярно с абсолютно точным знанием подробной исторической фактуры излагает кавказскую историю и для высоколобого профессионала, и для простого читателя.

Введение в сегодняшнюю научную и учебную практику исторических работ В.-Г. Джабагиева имеет не только общественно-патриотическое значение, но, несомненно, поможет в выработке четкого кодекса исторического поведения и самостояния как отдельной личности, так и нации.

* * *

В 1952 году в двух номерах «Свободного Кавказа» друг за другом были опубликованы две работы Джабагиева, посвященные национальной политике советской России сквозь призму исламской проблематики. Это статьи – «Москва и Ближний Восток» («СК», 1952, №9) и «Кремль и ислам» («СК», 1952, №10). Джабагиев объясняет «мусульманскую политику» в СССР с 1917 года до начала 50-х годов как последовательную и иезуитски замаскированную русификацию (одних) и ликвидацию (других) мусульманских народов, вовлеченных историческим роком в коммунистическое «общежитие».

Он анализирует несколько этапов коммунистической политики и практики в мусульманском мире (как внутри СССР, так и вовне). Джабагиев отдает должное политической дальнозоркости большевиков, в частности Ленина, который сразу же после путча 1917 года обратился с манифестом к мусульманским народам российской империи, а также ко всему мусульманскому Востоку: «…к первым – с призывом к сотрудничеству и с обещанием покровительствовать религии и защищать их право на самоопределение «вплоть до отделения», а ко вторым – с призывом к открытому бунту против «хищнических» империалистов и эксплуататоров. Одновременно Ленин торжественно объявил о том, что советское государство навсегда отказывается от всех прав и преимуществ, приобретенных царской Россией на основании международных соглашений и договоров в Турции, Персии и Афганистане».

Согласно Джабагиеву, большевики сумели правильно и оперативно заявить огромному внутреннему и внешнему мусульманскому сообществу главные политические принципы: свободу вероисповедания, отправления обрядов, обычаев, функционирование национально-культурных учреждений (для «внутреннего пользования») и обещание помощи порабощенным колониям Востока в их борьбе с за собственную государственность (для «внешнего потребления»).

Не без иронии Джабагиев писал: «Москва надеялась на то, что при ее моральной и материальной поддержке народы эти с такой же легкостью, как и в России, произведут у себя перевороты и изгонят из своих стран «империалистических хищников».

При этом он абсолютно точно и объективно (несмотря на органическую неприязнь к Советам) подчеркивал, что обращение к мусульманам Востока было лишь декларативным, красивым жестом, а отказ от имперской политики царизма в отношении Турции, Персии и Афганистана – «актом большого международного значения».

В свойственной ему лаконичной, но информационно насыщенной манере изложения Джабагиев анализирует эту политически грамотную стратегию большевиков, стремящихся к установлению своего влияния на государства Ближнего и Среднего Востока в противовес «империалистической» Англии и другим западным державам. Он абсолютно точно определяет как стратегическую составляющую внешней политики молодой советской России именно восточно-мусульманский вектор. Страны этого региона рассматривались как плацдарм для противостояния (политического, военного, экономического) с западным миром.

Джабагиев писал, что обращение к мусульманам России и Востока «являлось, в сущности, не добровольным, а вынужденным, подсказанным шаткостью положения в то время советской власти и во вне страны, актом с политической точки зрения мудрым и дальновидным» («Кремль и ислам»). Джабагиев был убежден в том, что, именно благодаря декларации «прав угнетенных народов», большевистский режим вначале снискал к себе уважение и симпатии: «Эти симпатии, а также действенная поддержка мусульман России сыграли, несомненно, большую роль в исходе гражданской войны между большевиками и белыми генералами, стремившимися, в общем, к реставрации старого режима».

Сравнивая тактически грамотную политику большевиков и катастрофическую политику «белых генералов» (особенно Деникина), он подчеркивал в качестве основополагающего фактора – отношение к нерусским (мусульманским) народам империи.

Победу большевиков на юге России обеспечили именно мусульманские народы, которых большевики заинтересовывали посулами национальной свободы: «Такими народами были, конечно, в первую очередь мусульманские народы, покоренные царской Россией огнем и мечом и подвергавшиеся насильственной русификации, преследуемые за их желание сохранить свои национальные традиции и культуру, национальный быт и веру своих предков. Ясное дело, что при таких условиях мусульманские народы: Идель-Урала (территория от Волги до Урала — авт.), Средней Азии, Кавказа и Крыма — должны приветствовать от души большевистскую власть, обещавшую, с одной стороны, равноправие и братство всем угнетенным народам старой России, а с другой, — подтверждавшую в самой торжественной форме право нерусских народов на национальное самоопределение, вплоть до отделения от России».

* * *

В статье «Кремль и ислам» Джабагиев писал, что свой истинный оскал в отношении мусульман России большевики показали после завершения гражданской войны. Фарисейская формула национальной политики Кремля — «национальные по форме, социалистические по содержанию» — отрицала самобытное национальное, политическое и культурное существование нерусских народов.

В отношении же ислама Кремль, «не признающий вообще свободы и религии, повел, конечно, не менее острую борьбу, чем против национализма и «буржуазных националистов», которых он открывает лишь среди нерусских народов. С особенной силой начали свирепствовать преследования против ислама лишь в конце 1920-х годов, а именно в 1928-1933 гг. и в 1936-1938 годах».

Трогательная «идиллия» большевистской «любви» к мусульманам Северного Кавказа (доходившая до лозунгов типа: «За советскую власть, за шариат», до создания «шариатских полков» и т.д.) закончилась весьма свирепо. Ссылки, гонения, физическое истребление в период «безбожной пятилетки» (1933-1937 гг.) привели к тому, что на Кавказе было закрыто 4000 мечетей (на Урале — 7000, в Крыму и Туркестане — свыше 14000), 50000 имамов, мулл и муэдзинов погибли в концлагерях и тюрьмах (на Урале уничтожению подверглось 18000 мусульманских проповедников).

Особо следует рассмотреть Джабагиевскую трактовку (основанную на детальнейшем знании международной ситуации, взаимоотношений государств Ближнего Востока с СССР, дипломатических перипетиях этих отношений и т.д.) ближневосточной международной политики Кремля.

Мы уже отметили ранее, что основными направлениями этой политики (по Джабагиеву) были отношения с Турцией, Ираном и Афганистаном. Статья «Москва и Ближний Восток» — очень важный источник по истории международных отношений СССР и мусульманских государств.

Джабагиев писал, что с 1917 по 1931 годы Кремль заигрывал с внешним мусульманским миром так же, как и с внутренним. Не будучи признанной западными державами, советская Россия сделала приоритетной антиимперскую ближневосточную политику. «Еще в 1915 году, т.е. в самый разгар Первой мировой войны, Россия добилась согласия своих союзников на занятие Константинополя, и в Одессе были тогда же сосредоточены значительные военные и морские силы, имевшие заданием высадить десант в турецких проливах (Босфор и Дарданеллы). Таким образом, большевики отказались в действительности от векового империализма царской России, стремившейся со времени Петра I не только к выходу к Черному, но и Адриатическому морям, а вместе с тем и к изгнанию турок из Европы».

В отношении Ирана Советы также повели верную политику, отказавшись от англо-русского договора, согласно которому эта мусульманская страна была поделена на сферы влияния. Т.е. «Москва отреклась от традиционной со времен Петра I российской политики продвижения в сторону Персидского залива».

Что касается Афганистана, то, как пишет в этой работе Джабагиев, Ленин оставил мысль о завоевании Индии, т.е. «мечту, которую лелеял… Петр I».

Миролюбивой политике Москвы поверили народы всего мусульманского мира и «готовы были идти рука об руку с Советским Союзом в борьбе с империализмом западных держав, в особенности же Англии».

Последующая поддержка (материальная и моральная) кемалисткой Турции, Реза-Шаху Пехлеви (в Иране) в его борьбе против англичан продолжалась ровно до тех пор, пока большевистский режим не был признан Западом и принят в Лигу Наций.

К этому времени (1931 год) Общеисламский Конгресс в Иерусалиме объявил «факт жестоких преследований Кремлем своих собственных мусульман и выносит порицание антирелигиозной политике Москвы вообще и антимусульманской политике, в частности. С этого момента наступает окончательно и бесповоротно идеологический разрыв между коммунизмом как доктриной и исламом как религией».

Джабагиев считал, что с этого времени между Кремлем и мусульманским миром установилось весьма своеобразное политическое сотрудничество («тактическая игра» восточных народов) против общего врага — западного империализма: «Москва фигурирует в качестве пугала, но ни в коем случае не союзника».

Рассматривая взаимоотношения Советов с исламскими государствами в 40-е годы, Джабагиев отметил, что СССР, «проповедуя в Лиге Наций принципы миролюбия, перешел вместе с тем к политике агрессии, в особенности по отношению к мусульманскому миру, усилив там подрывную работу своих агентов» (что-что, а эту «работу» ЧК, НКВД, КГБ, ФСБ всегда умели делать превосходно!…).

Джабагиев довольно подробно анализирует главную стратегическую сущность ближневосточного вектора советской политики в 40-е годы. Суть этой политики: жесткое категорическое давление советской дипломатии сверху и тщательно отлаженная, агентурная деструктивная деятельность изнутри. Что иллюстрируется в статье убедительными примерами подрывной работы Москвы в Турции, Иране, Сирии, Ливане, Египте. Например, психологическая война против Ирана «выражалась в поддержке коммунистической партии ТУДЕХ в ее усилиях вызвать в собственной стране замешательство и хаос, подрывая персидское народное хозяйство и ведя борьбу против англичан»… Другой пример: «Советский Союз возбуждает курдские племена против Тегерана, раздает их главарям в изобилии деньги и оружие. Такая же подрывная работа ведется и среди курдов, живущих в северной части Ирана».

Джабагиев подчеркивал один важный момент в этой политике дестабилизации, а именно: содействие советских эмиссаров в подогревании иранского национализма (против англичан) при усиленном разжигании шиитского религиозного фанатизма среди народных масс. Он настойчиво и весьма откровенно (на подлинном знании фактов) утверждал, что «партия ТУДЕХ поддерживает непосредственную связь с фанатичной сектой «Федаян-и-Ислам», во главе которой стоит небезызвестный мулла Айятулла Сеид Абуль-Касим Кашани, избранный недавно председателем меджлиса (парламента). Это духовное лицо является, судя по всему, настоящим хозяином положения в Персии, терроризирующим своих политических противников и даже членов правительства, вплоть до самого председателя совета министров д-ра Моссадыка.

Хотя мулла Кашани и утверждает в своих манифестах, писанных языком, заимствованным от кремлевской пропаганды, что Советский Союз «не покушается на что-либо, что принадлежит сейчас персам», однако, существует как раз в данный момент несомненная опасность, что сам он и его партия могут стать вследствие их легковерия и недомыслия жертвами советского империализма и вероломства».

Московские агенты на самых вершинах иранской власти, апеллируя к религиозному фанатизму, фактически вели Иран в эти годы в «бездну анархии, гражданской войны и коммунистического переворота».

(Как же не изменились эти методики дестабилизации и разрушения в чужих суверенитетах: одни и те же схемы, те же рычаги и механизмы манипулирования!!!).

Джабагиев приводит подобные примеры по Турции, Израилю и заканчивает эту работу тезисом о том, что «большевизм все больше и больше теряет …свой престиж «друга мусульманских народов», т.к. жестокое преследование Москвой своих собственных мусульман и явно агрессивный характер деятельности Кремля как в Европе, так и в Азии, открыли уже в достаточной степени всем глаза на притворство коммунистической пропаганды и на вероломство внешней политики Советского Союза».

* * *

Третий блок работ В.-Г. Джабагиева, опубликованных в «Свободном Кавказе» в означенные годы, мы отнесли к тематике «Северокавказская независимость». Это две статьи: «К истории провозглашения независимости Республики Северного Кавказа» («СК», 1953, №5) и «Национальная политика Кремля» («СК» 1954, №1).

Первая работа написана по случаю 35-ой годовщины провозглашения независимости Республики Северного Кавказа.

В ней Джабагиев в свойственной ему лаконичной манере с максимальной фактографической, исторической насыщенностью говорит, во-первых, об исторически непреходящем значении свободолюбия северокавказских народов; во-вторых, анализирует те шаги и действия Центрального Комитета Союза горцев Северного Кавказа (созданного в мае 1917 года), которые с первого дня политически и юридически грамотно вели к самостоятельности от России; и в-третьих, Джабагиев излагает краткую историю рождения и функционирования первой горской демократии.

Согласно Джабагиеву, «на протяжении тысячелетий своей истории Кавказ и его народы вели беспрестанную войну то против южных, то против северных соседей, а в том числе и против завоевателей, которых Азия высылала из своих недр на Запад — в Европу.

Однако, до появления русских не было еще случая, чтобы весь Кавказ был покорен какой-нибудь внешней силой. Когда появились первые русские, северные границы Кавказа доходили до устьев Дона и Волги. Во время Шейха Мансура (конец 18 века) граничная линия проходила от Ейска, по Манычу и Куме».

Особо подчеркивается, что именно Северный Кавказ в силу своего географического положения играл «главную роль в обороне всего Кавказа». Джабагиев приводит слова французского историка и современника русско-кавказской войны XIX века Дюлорие о том, что горцы отстаивали у самой крупной империи мира «каждую пядь своей земли, стоя сами по колено в крови».

Также необходимо отметить, что Джабагиевская хронология русско-кавказской войны охватывает период с 1785 до 1864 годы, т.е. 80 лет, а не 64 года.

Подытоживая историческую часть работы, Джабагиев приводит статистику покорения и колонизации Северного Кавказа с 1859 по 1944 годы. За это время погибли сотни тысяч людей, 1 миллион черкесов, чеченцев и ингушей были принудительно высланы в Турцию в XIX веке, еще 1 миллион чеченцев, ингушей, балкарцев и карачаевцев подверглись депортации в XX веке. «Северный Кавказ лишился половины своего населения и потерял территорию равную 400000 кв. км.»

Поэтому логично, что февральская революция 1917 года дала надежду горцам Северного Кавказа. И очень скоро — уже в начале мая 1917-го года — во Владикавказе был созван общегорский съезд, итогом которого стало образование Союза горцев Северного Кавказа и избрание его Центрального Комитета.

«Несколько сот делегатов, участвовавших на съезде, принесли на Коране и Евангелии (осетины-христиане) присягу верности союзу и подтвердили решимость отстаивать свободу. На съезде не было еще произнесено слово «отделение от России», но всем участникам было ясно, что борьба идет за свободу и независимость. Такое поведение объяснялось тем, что никто еще не знал, какими путями пойдет революция, а также и тем, что предвиделись трения и столкновения коренных горских народов с пришлым русским населением — казаками и так называемыми «иногородними». Съезд постановил также войти в сношения и союз с народами Южного Кавказа — азербайджанцами, грузинами и армянами».

Ясно обозначенная политическая цель — независимость от России — требовала и абсолютно грамотных политических шагов от идеологов независимости. Джабагиев в своей статье кратко анализирует эти шаги.

Во-первых, это неучастие в новых (после февральской революции) российских представительских органах. А именно: на предоставленные для Северного Кавказа шесть мест во Всероссийском Мусульманском Совете в Петрограде не поехал ни один северокавказский представитель. При этом Джабагиев специально подчеркивает тот факт, что «кавказские горцы, исповедующие в своем подавляющем большинстве Ислам, не руководствовались религиозным фанатизмом или панисламизмом, а исключительно политическими целями».

Во-вторых, «дальнейшим доказательством намерения стать с течением времени самостоятельной и независимой нацией является и тот факт, что Центральный Комитет Горцев Кавказа отказался участвовать в работах общероссийских комиссий, которым было поручено правительством Львова выработать закон о местном самоуправлении и порядок избрания членов будущего Учредительного Собрания». Более того, ЦК даже потребовал отказаться от участия в Учредительном Собрании тем северокавказцам, которые в нескольких избирательных округах все же были избраны депутатами в общероссийский орган.

В-третьих, ЦК Союза горцев Северного Кавказа весьма оперативно отдал приказ о категорическом запрете «войскам Кавказской Туземной Дивизии, состоявшей из северокавказцев, участвовать в походе генерала Корнилова на Петроград против правительства Керенского под тем предлогом, что полки этой дивизии не должны вмешиваться «во внутренние русские дела» и поэтому должны вернуться немедленно на Кавказ». Т.е. правительство Керенского было по существу в тот исторический для России момент спасено всадниками Дикой Дивизии, которые беспрекословно подчинились распоряжению ЦК Союза горцев, вернулись на родину и не залили русской кровью юную русскую демократию.

Данный эпизод российско-кавказской истории почему-то излишне скромно прокомментирован в советских и российских учебниках истории…

Наконец, в-четвертых, «самым ярким и непреложным выражением воли северокавказских народов отстаивать свою самостоятельность является то, что они вели непрерывную борьбу с оружием в руках как против московских большевиков, так и против Добровольческой Армии генерала Деникина и Врангеля, не говоря уже о постоянных стычках с терскими казаками, завладевшими во время царизма обширными и плодородными землями чечено-ингушей, осетин и кабардинцев».

Таковы четыре основных шага политической практики северокавказских государственников, позволивших им сначала ответственно и решительно провозгласить, а потом и создать свою независимую Республику.

Следующая часть работы — «К истории провозглашения Республики Северного Кавказа» — посвящена краткой истории ее создания и существования.

Вначале Джабагиев анализирует деятельность ЦК Союза горцев (с мая по декабрь 1917 года), а затем Правительства независимой Республики Северного Кавказа, фактически просуществовавшей с 21 декабря 1917 года по май 1919 года. (Комитет Обороны Республики руководил упорным сопротивлением против деникинщины еще восемь месяцев, т.е. до января-февраля 1920 года).

Джабагиев в этой героической истории Северного Кавказа начала ХХ века комментирует самые главные, определяющие события и их историческое значение (весьма актуальное для исторических катаклизмов конца ХХ века). Речь идет о трех съездах народов Северного Кавказа и их решениях.

Главным политическим итогом Первого съезда горских народов (1-9 мая 1917 года) явилось установление политического единства народов Северного Кавказа в виде Федерации: «федеративное устройство Северокавказской Союзной Республики и кантональное управление каждой народной группы». Кроме этого, съезд создал двухпалатную парламентарную систему с президентом — главой исполнительной власти, а также высший государственный суд, который был призван наблюдать за соблюдением Конституции Республики.

Позже (по решению съезда) на местах «были созданы народные (кантональные) советы, организована общая и местная администрация, а также воинская сила, ядро которой составили полки, входившие до этого в Кавказскую Туземную дивизию».

Итогом Второго съезда горцев (сентябрь 1917 года) была ликвидация попытки радикального крыла мусульманского духовенства «установить шариатское управление с выборным имамом во главе». Эту попытку инициировал Нажмуддин Гоцинский, которого на Первом съезде избрали Шейх-уль-Исламом Северного Кавказа (важнейший урок из истории этого периода по стремительному и точному упреждению в самом зародыше перехода на путь религиозного радикализма в государственном строительстве. Политические идеологи и практики — тогдашние истинные отцы наций Северного Кавказа — будущее своей демократической Федерации видели только в светском типе государства!!!).

Главным политическим итогом Третьего съезда горцев (октябрь 1917 года) стало поручение Центральному Комитету Союза «добиваться отделения от России и провозглашения в ближайшем будущем Независимой Северокавказской Республики». Последовавший вскоре большевистский путч, разгон Учредительного Собрания, установление диктатуры пролетариата, гражданская война — все эти последовательные катастрофы в самой России данное решение съезда о независимости сделали единственно исторически возможным. В начале декабря 1917 года ЦК Союза горцев, переименовавшись в Правительство, продекларировал (согласно постановлению Третьего съезда горцев) независимость и отделение Северного Кавказа от России.

21 декабря 1917 года Декларация о независимости стала официальным политическим документом народов-суверенов, выразивших незыблемое право самим вершить свою историческую судьбу. Мы обязаны знать и чтить эту дату и этот уникальный документ, знакомый лишь профессиональным историкам!

Последовавшие после этого события Джабагиев описывает драматическим пунктиром, напряженной скорописью документального фильма, где каждый кадр исторически значим и судьбоносен. Поэтому мы приводим большую цитату из этой части работы, которую считаем драматической летописью Северного Кавказа: «Против провозглашения нового суверенного Северокавказского государства выступили уже в начале января 1918 года с оружием в руках терские казаки и другие русские элементы местного населения. Нападению с их стороны подверглись семьи горцев, проживавших в столице новой республики, во Владикавказе, и чечено-ингушские аулы. Казачьим отрядам удалось занять, благодаря неожиданности удара, Владикавказ. Вследствие этого северокавказское правительство переселилось в Ингушетию и обосновалось в крепости Назран. В конечном результате казаки были разбиты и стали искать дружбу и содействие против горцев у распрагандированных большевиками российских войск, возвращавшихся с кавказско-турецкого фронта.

Назрановское правительство, во главе которого стал в качестве заместителя председателя Абдул-Меджида Чермоева Васан-Гирей Джабаги, уполномочило некоторых своих членов (Чермоева и Гайдара Баммата) вести переговоры с Турецкой империей и другими державами о признании ими независимой Республики Северного Кавказа. Прибытие этих делегатов в Истанбул состоялось 25 апреля 1918 года. Делегация вручила как турецкому правительству, так и представителям других иностранных государств ноту, датированную днем 11 мая 1918 года, содержащую официальную декларацию независимости Северного Кавказа. На основании этой декларации северокавказская делегация могла начать переговоры с Турцией, Германией и другими державами о признании нового союзного государства в границах, включающих области Дагестанскую, Терскую и Кубанскую и губернии Черноморскую и Ставропольскую. Затем северокавказская делегация приняла участие в Батумской конференции наряду с делегатами Грузии, Армении и Азербайджана, в переговорах с турками о мире.

8-го июня 1918 года Оттоманская империя заключила договор дружбы с Республикой Северного Кавказа.

В октябре того же года велись в Тифлисе переговоры с представителем Германской империи, генералом Кресс фон Крессенштейном, автором этой статьи Васан-Гиреем Джабаги, выступавшим от имени северокавказского правительства. Переговоры касались заключения договора дружбы и подписания консульской конвенции между обоими государствами. Переговоры были, однако, прерваны ноябрьским переворотом в Берлине и поражением Германии.

Тем временем в течение всего лета 1918 года продолжалась война между северокавказцами, главным образом чечено-ингушами, с одной стороны, и казаками и русскими, с другой.

Международное присутствие в это время осуществлялось немецкой и турецкой армиями. Немцы по соглашению с тогдашним грузинским правительством вошли в Грузию, турки — в Азербайджан и на Северный Кавказ. Они, кстати, очистили от белоказаков Бичерахова (15-ти тысячный отряд) Баку и Дербент, После этого Правительство Северокавказской Республики переехало в Темир-Хан-Шуру.

Главными задачами, которые стояли теперь перед ним, был созыв Союзного Совета (Парламента), создание регулярной воинской силы, организация администрации и финансов, а также признание Мировой Конференцией в Париже независимости Северного Кавказа.

Исполнению всех этих трудных задач помешали последующие события: поражение уже в ноябре 1918 года немцев и турок, уход турецкого отряда с Кавказа и вторжение на Северный Кавказ Добровольческой армии генерала Деникина, поддерживаемого всемерно и деньгами, и оружием западными союзниками, в особенности Англией… Вслед за ликвидацией Северокавказской Республики во имя восстановления «единой и неделимой России», управление было отдано в руки нескольких так называемых «правителей» из числа преданных царизму генералов из северокавказцев. В сущности, эти «правители» были подставными лицами, с которыми командование Добровольческой армии совершенно не считалось. Действительное управление было поручено русским офицерам. Таким образом, на Северном Кавказе установился режим жестоких репрессий и преследований, штрафов, контрибуций и грабежа».

Джабагиев завершает статью своеобразным пророческим приговором великодержавному шовинизму, погубившему Россию в начале ХХ века. Запоздалое прозрение Деникина к весне 1920 года, когда он после разгрома Добровольческой армии обратился к северокавказцам с призывом бороться вместе против коммунистической чумы, «что он признает отныне независимость Северного Кавказа, вплоть до созыва Общероссийского Учредительного Собрания», — уже не могло предотвратить необратимое проваливание в бездну тоталитаризма самой России и всех народов, находившихся в ее геополитическом пространстве.

Нынешний выплеск неоимперского шовинизма управляем и контролируется кремлевским режимом, но истинные потрясения, безусловно, впереди. Ибо вторая чеченская бойня, на знамении которой горит кровавым светом двуглавая имперская птица, будет заглатывать в свое зево новые жертвы еще долго и закончится плачевно для страны. Расплата вновь аукнется гражданской войной: и, как в страшном зеркале, начало этого кровавого века отразится в его таком же кошмарном конце. Какой выйдет из этой «виртуальности» Россия не знает никто…

* * *

В работе «Национальная политика Кремля» Джабагиев сконцентрирован, во-первых, на разоблачении одного из коммунистических мифов — «праве наций на самоопределение» и на связанной с этим «правом» «федеративной» конструкции СССР. Во-вторых, он анализирует великодержавный шовинизм как идеологию, посредством которой все нерусские народы были закабалены в «семье народов».

Он кратко анализирует несколько сталинских теоретических «шедевров» по так называемому национальному вопросу: «Марксизм и национальный вопрос» (1914 г.), «Декларацию прав народов России» (1917 г.) и Конституцию 1936 года. Джабагиев назвал «равенство и самостоятельность народов России» великим российским и мировым обманом. Потому что «трудно придумать большую ложь, чем это мнимое право выхода из Советского Союза Союзных Республик, так как малейшее отклонение какого-нибудь «национала» от меняющейся по капризу кремлевских владык так называемой «Генеральной Линии» партии влечет за собой жесточайшие репрессии по обвинению в «буржуазном национализме».

С особым неприятием он отмечает пропагандистскую направленность такой нацполитики: «Она рассчитана была также на пропаганду в восточных странах против колониализма западных держав. Путем призыва колониальных народов к бунту Москва стремилась ослабить эти державы, отвлечь внимание их от русских дел и заставить их признать новое советское правительство».

Повторяя некоторые идеи статьи «К истории провозглашения независимости Республики Северного Кавказа», Джабагиев еще раз акцентирует внимание на том, что большевики вынуждены были продекларировать право всех нерусских народов на самоопределение, потому что этого требовала логика исторических событий. Они весьма умно и своевременно выбросили на политический кон национальную карту. «Уже в период Временного Правительства и Керенского все нерусские народы начали спешить с отделением от России и созданием собственных независимых государств. Октябрьская революция дала новый толчок стремлению окраин к самостоятельности. Уже в 1918г. ряд нерусских народов создали самостийные республики, провозглашенные путем свободного и демократического волеизъявления большинства населения. Украина, Крым, Кавказ, Идель-Урал и Туркестан избрали этот именно путь самоопределения, совершенно не считаясь с тем, как к этому отнесется Петроград или Москва. Некоторые новые государственные образования успели даже получить международное признание. Таким образом, нерусские народы предрешили свою судьбу, не спрашивая разрешения»…

После насильственного захвата всех кавказских территорий и уничтожения национально-государственных образований Северного и Южного Кавказа по окончании гражданской войны «Кремль начал успокаивать население своих новых колоний тем, что, дескать, каждая национальная область будет отныне пользоваться «национально-территориальной автономией» в пределах Советского Союза, образованного 30 декабря 1923 года в виде федерации». Цитируя в своей статье сталинскую конституцию, Джабагиев подчеркивает бесстыдное лицемерие главарей СССР, зомбировавших своих и иностранных граждан декларированием «дружбы народов», а практически осуществлявших «варварские издевательства, вплоть до убийств целых народов, например, крымских татар, калмыков, чечено-ингушей и балкаро-карачаевцев».

Джабагиев вводит сам термин «народоубийство» именно при характеристике национальной политики СССР в период Второй мировой войны, «названной Кремлем «Отечественной» и с проповедью тем же Кремлем панславизма и великорусского шовинизма-глорификации (от латинского «глория» — «слава» — авт.) русских народных героев, русской науки и культуры.»

Джабагиев точно отметил эту опаснейшую характеристику имперской политики Кремля: совмещение естественного патриотического и искусственно выпестованного мощной государственной пропагандой шовинистического начала в идеологии Отечественной войны. Которая и явилась в конце этой войны обоснованием сталинского выселения — народоубийства.

В подкрепление своего рассуждения он цитирует соответствующие выдержки из докладов научной конференции в Мюнхене под названием «СССР сегодня и завтра», состоявшейся в августе 1953 года. Например, из доклада проф. М. Мюллера: «Основной задачей во внутренней политике, поставленной перед исторической наукой в СССР после войны, является формирование и выдвижение концепции для обоснования панславизма и великодержавного великорусского нацизма. Согласно этой концепции, величайшим народом в развитии человечества являются славяне, из славян — восточные, а из восточных славян -великороссы. Славяне, и в частности русский народ, сыграли передовую и решающую роль в истории Европы. Все открытия и изобретения были сделаны русскими (этому вопросу посвящен целый том в 1000 страниц). Великорусскому народу принадлежит в настоящее время всемирно-историческая роль в построении будущего всего человечества. Концепция — подозрительно близкая к нацистской времен Гитлера, с заменой лишь пангерманизма — панславизмом и германского народа — великорусским».

Параллельно с разработкой и внедрением шовинистической идеологии в это же время в СССР велась ожесточенная борьба с так называемым «буржуазным национализмом». Что отмечено Джабагиевым в другом докладе вышеназванной конференции: «происходит усиление борьбы со всякими проявлениями национальных чувств (у нерусских народов. В-Г.Д.) даже в рамках, не выходящих за пределы национальной политики КПСС, проводящейся под лозунгом борьбы с так называемыми националистами. Так было не только в Украинской, но и в Татарской, Башкирской, Армянской, Латвийской, Эстонской, Молдавской и других республиках (другие республики — это Кавказские и Туркестанские республики В- Г.Д.)».

Вывод, к которому Джабагиев пришел в рассматриваемой работе закономерен и весьма актуален в свете происходящего на Северном Кавказе в наши дни: «никакой федерации … нет, а есть неограниченный централизм, что вместо равноправия господствует … сильнейшая нация над слабыми народами… Для каждого, в том числе и для всякого благоразумного русского, должно быть ясным, что политика, основанная на великодержавном великорусском шовинизме, никак не может сделать «националов» друзьями русского народа. Дружба может быть вообще между равными…»

* * *

В последний, четвертый блок статей, опубликованных в журнале «Свободный Кавказ», мы включили четыре работы, в которых Джабагиев представлен как ведущий в Западной Европе политолог и специалист по актуальной в 50-е годы политической проблематике. Это статьи «Почему Москва ненавидит Америку?» («СК», 1952, № 11), «Кремлевская амнистия и уничтожение северокавказских народов» («СК», 1953, №5), «К советско-турецким отношениям» («СК», 1953, № 7-8), «Гибель Берия и судьба триумвирата» («СК», 1953, № 7-8).

Как и многие другие, статья «Почему Москва ненавидит Америку?» написана по конкретному поводу — XIX партсъезда в Москве в октябре 1952 года. На съезде в качестве официальной была провозглашена и как бы одобрена к действию идеология международных отношений с Западом в США как полной конфронтации с объявлением Америки в качестве заклятого врага и вечного военного, политического и экономического антогониста СССР. Т.е., говоря современным языком, — объявление биполярного мира с двумя главными центрами — в Москве и Вашингтоне.

Постепенное «вызревание» холодной войны Джабагиев увидел еще в 1947 году, и в данной статье в конкретном и четком анализе обосновал причины конфронтации как принципа в международных отношениях СССР с США. Политике, приведшей через пятьдесят лет к полному краху Кремля и новым попыткам рецидива антиамериканского, антизападного синдрома в конце 90-х годов.

Схема «любви-ненависти» к вечному сопернику, одержавшему абсолютную победу по всем параметрам к концу ХХ столетия, ошеломительно проста и неизменна: бесцеремонное и часто унизительное для достоинства страны (речь, естественно, о России) клянчанье и пользование всеми ресурсами западной демократии и ее экономической мощи, затем полная неадекватность от «процесса потребления» всех гуманитарных и технологических западных благ и, наконец, этап тяжелого, ненавистнического похмелья от всей «халявы», которая предполагалась вечной и обильной. Эту русско-американскую «любовь-ненависть» на уровне политической идеологии в международных отношениях Джабагиев впервые осмыслил на временном отрезке с 1947 по 1952 годы.

Особо хотелось бы отметить, что в этой статье много любопытного и, естественно, ранее нам неизвестного статистического материала. В частности «возникновение острой оппозиции советского правительства против США относится в общем к 1947 году, а именно к моменту решения Америки оказать материальную и военную помощь пострадавшим от войны или слабым в экономическом отношении странам, с тем, чтобы восстановить таким образом разрушенные народные хозяйства и поднять материальный быт широких народных масс»…

Речь идет о плане Маршалла, который предусматривал не только всемерную поддержку восстановления хозяйств и экономик стран Западной Европы, но и усиление их военной мощи перед угрозой дальнейшего продвижения коммунизма. Как писал Джабагиев, «план Маршалла должен был охватить сначала не только свободные государства и народы, но также и восточноевропейских сателлитов Москвы, т.е. Восточную Германию, Польшу, Чехословакию, Венгрию, Румынию и Болгарию… Кремль предложил им участвовать в так называемом плане Молотова, долженствующим стать противовесом плану Маршалла».

Согласно молотовскому плану, все заключенные экономические договоры (под сильнейшим нажимом Кремля) стран Восточной Европы и СССР привели «к неограниченной эксплуатации Москвы всех экономических ресурсов и рабочей силы сателлитов в целях поднятия военной мощи Советского Союза и для усиления, таким образом, его агрессивной политики и подрывной работы во всем мире».

Джабагиев подчеркнул главный (истинный) смысл внешней экономической политики СССР во взаимоотношениях со странами так называемой народной демократии. Взращивание своей военной мощи за счет экономик Польши, Венгрии и т.д. сразу же после окончания Второй мировой войны неминуемо вело к агрессивной внешней политике с главным соперником — США.

Такая политика явилась «благодарностью» Сталина за помощь, которую оказало правительство США Советскому Союзу в период с 1941 по 1945 годы. Джабагиев привел данные этой помощи, опубликованные в 1949 году, которые убедительно доказывают, что «помощь Америки Советскому Союзу была действительно так велика, что она и только она одна спасла большевизм от окончательной гибели». Ведь еще 4 ноября 1941 года Сталин обратился к Рузвельту: «Советское правительство осведомилось с глубоко прочувствованной благодарностью о Вашем согласии оказать помощь Советскому Союзу».

Насколько нам известно, ни это письмо к президенту США, ни подробные цифры американской суперпомощи во время войны не были преданы широкой гласности в СССР, ни, тем более, соответствующему обсуждению. Благодаря Джабагиеву, мы только теперь узнаём, что «Советский Союз получил от Соединенных Штатов 7.056 танков, 427.386 джипов и других автомобилей, 3.213 зенитных орудий, 14.834 аэроплана, 131.633 пулемета, 345.735 тонн взрывчатых материалов, 4,5 миллионов тонн съестных припасов, достаточных для прокормления в течение полугода всего населения Советского Союза (т.е. 170 миллионов людей), одежду, обувь, железнодорожный материал (11.155 вагонов и 1.931 локомотив), 2,8 миллионов тонн стали, 13.117.90 пар сапог, 96.203.700 метров хлопчатобумажных и 56.236.500 суконных тканей, даже пуговицы ценой в 1.617.000 долларов, нефть, бензин и прочие нефтяные продукты (2,6 миллионов тонн), целые машинные оборудования для фабрик общей ценностью в один миллиард долларов, 672 корабля общей ценой в 2,6 миллиардов долларов. Мало того, уже после окончания войны Советский Союз получил для пропитания голодающего населения, для восстановления разрушенных войной промышленных предприятий и для развития сельского хозяйства еще новую помощь в размере 110 миллионов долларов».

Джабагиев отметил очень важное историческое событие, впрямую связанное с помощью «англосаксонских империалистов» коммунистической России. А именно: Сталин распустил в 1943 году Коминтерн. Фарисейски объяснив причину тем, что «социалистическая Москва прекрасно может ужиться с демократическими государствами. Он даже обещал, что и в будущем не будет Кремлем сделана попытка к восстановлению Коминтерна в той или иной форме». Т.е., стремясь получить по максимуму от США материальных благ, «отец народов» поступался принципами международной комсолидарности и бросал на произвол своих зарубежных соратников (о чем также стыдливо умалчивалось в учебниках по истории).

Но сталинские обещания были, мгновенно забыты после окончания войны, из которой СССР вышел «обогащенным новыми территориальными приращениями».

Как пишет Джабагиев, «Сталин забыл уже о своей дружбе с «буржуазными державами и ответил им черной неблагодарностью за содеянное ему добро. Он приписал прежде всего победу над Германией не общим усилиям союзников, а единственно «геройству Красной армии» и «патриотизму советского народа». А потому Коминтерн был восстановлен в Варшаве в 1947 году под названием Коминформа, и на его содержание только в 1951 году было истрачено 41,6 миллиардов рублей (шпионаж подрывная работа за границей и т.д.). Т.е., не собираясь выплачивать США свои долги, Кремль начал усиленными темпами возводить железный занавес, еще на сорок лет продлив коммунистическую и великодержавную агонию в России.

Весьма примечательно, что Джабагиев обозначил 1947 год началом отсчета холодной войны еще и потому, что Сталин понял: американская помощь непременно приведет к хозяйственному, экономическому и моральному подъему в Европе и тем самым устранит почву для коммунизма. Джабагиев прозорливо написал в статье о том, что «Москва отдавала себе, конечно, ясный отсчет и в том, что сосуществование западного благополучия и восточной нищеты совершенно невозможно и что тьма должна будет рано или поздно уступить место свету. Но Москва делает Америку ответственной за крушение своих планов господства над миром и дарит поэтому США всей ненавистью, на какую только способны преступники, виновные в гибели десятков миллионов советских граждан и в нищенском существовании 200 миллионов обездоленных и порабощенных ими людей».

И как в приснопамятной басне о вечном волке и вечном ягненке, США вновь становится главным источником бед. Поэтому XIX партсъезд закрепил идеологию политической и военной конфронтации с Америкой, чтобы «принятая США на себя гуманитарная задача — защитить и спасти свободные народы от растлевающего влияния большевизма в мире» — не уничтожила еще тогда, в 50-е годы, «моральные и материальные основы коммунизма и господства Кремля над многомиллионными порабощенными им народами».

Прямая аналогия с сегодняшним днем, как видим, довольно-таки устрашающа. Экономические, политические, морально-психологические неудачи перестройки вновь актуализировали конфронтационную агрессивную антизападную и, прежде всего, антиамериканскую идеологию. Которая зиждется на старых великоимперских костылях: державном патриотизме, государственности и православии, цинично заменившем коммунизм.

* * *

Статья «Кремлевская амнистия и как уничтожение северокавказских народов» (СК», 1953, №5) написана комментарий на мартовскую амнистию 1953 года, согласно которой (после смерти Сталина) из тюрем и лагерей в СССР освобождались лица, «преступления которых не являются угрозой для безопасности государства». Так называемые «контрреволюционеры» (т.е. осужденные по знаменитой 58-ой статье, политической) амнистии не подлежали. Как не подлежали ей и миллионы репрессированных в эти годы народов. Джабагиев называет эту мнимую гуманность кремлевских опричников очередным фарсом. Весьма любопытно, что в этой коротенькой статье Джабагиев впервые — за двадцать лет до Солженицына! — назвал цифру репрессированных за годы советского тоталитаризма (к 1953 году) в 60 миллионов: «По самому скромному подсчету советские тюрьмы и концлагеря поглотили за время существования коммунистического режима по крайней мере 60 миллионов человеческих жизней. И сейчас еще томится в заключении не менее 20 миллионов арестованных, ведущих полуголодное существование в условиях скученности, отсутствия всякой гигиены, в помещениях не отопленных и грязных, в условиях морального растления и непосильного каторжного труда. Известно, что только незначительный процент узников может вообще выжить в советских тюрьмах и концлагерях, и что значительное большинство их умирает медленной, но верной смертью». Джабагиев в начале 50-х годов лаконично и четко проартикулировал будущий главнейший принцип европейской правозащиты: гражданские и человеческие права личности священны и должны быть средоточием приложения усилий политиков, общественных деятелей, различных организаций, государств и т.д.

В данной связи необходимо отметить, что он на уровне политической публицистики как бы упрочил линию, проложенную в 20-е годы первым ингушским правозащитником Созерко Мальсаговым в известном документальном повествовании о первых советских концлагерях на Севере. Речь идет о документальной повести «Адский остров» (1926 год), в которой, помимо подлинной, очень конкретной исторической и политической информации, первостепенным является утверждение незыблемости правосознания как нравственной категории человеческого достоинства. Правосознания как единственного способа совестливого личностного и общественного существования.

Ингушская эмигрантская документальная и политическая публицистика, представленная С.Мальсаговым и В.-Г.Джабагиевым, сегодня преподносит нам важнейший и, возможно, самый трудный урок: становление личностного и национального правосознания — это ответственная, тяжелая и каждодневная работа по преодолению в себе и окружающей реальности рабства, идолопоклонства, зашоренности, лености ума и сердца.

Постепенно, шаг за шагом, завоевывая все больше пространства для борьбы за права репрессированных ингушей, чеченцев, карачаевцев, балкарцев, калмыков, крымских татар (сначала на страницах газет и журналов, затем на трибуне ООН), Джабагиев, Авторханов, Гелисханов, Точиев и многие другие заставили мировое общественное мнение повернуться лицом к трагедии репрессированных народов и принудить Советы «восстановить справедливость». Ведь никто не собирался в 1956 году «возвращать» народы на их родины, а только настойчивая, целеустремленная и бесстрашная работа лучших представителей национальных элит сделала это возвращение исторически необратимым! «Человеческая совесть и мировое общественное мнение настойчиво требуют уже сейчас, путем применения более действенных и реальных средств водворения снова на места прежнего своего жительства остатков тех народов, над которыми совершен был преступный геноцид.

Если советское правительство хочет исправить свою жестокую, беспрецедентную в истории несправедливость, оно обязано выполнить это требование и тем самым хотя бы частично искупить свою тяжелую вину». Так писал Джабагиев в рассматриваемой нами работе в 1953 году. (Мы посвятим специальный раздел правозащитной деятельности национальной политической эмиграции в конце 40-х начале 50-х годов, направленной на борьбу со сталинским геноцидом 1944 года.).

* * *

В одном номере («СК», 1953, № 7-8) было опубликовано сразу две актуальные для текущего политического момента статьи Джабагиева, посвященные событиям внешней и внутренней политики СССР.

Статья «К советско-турецким отношениям» — политический комментарий по поводу советской ноты от 30 мая 1953 года. Согласно которой правительство СССР «выразило желание возобновить прежние дружеские отношения с Турцией» и обещание «отказаться впредь от всяких территориальных требований к Турции».

Джабагиев кратко излагает суть этого события в его историческом ракурсе с выводом анализа к состоянию советско-турецких отношений к началу 50-х годов. Времени, когда Турция окончательно взяла курс на сближение с Западом, причину же этого сближения Джабагиев усматривал в перманентной угрозе Турции со стороны СССР. Он вычленил самое главное в сложнейших перипетиях взаимоотношений бывшей турецкой и советской империй: создание общей с другими странами Ближнего Востока системы безопасности, в которую Турция решительно вошла после Второй мировой войны (несмотря на опасности, исходящие от могучего советского соседа, всегда вожделенно взирающего на Проливы).

«Хотя Кремль продолжал и дальше беспокоить анкарское правительство постоянными протестами и нотами против всякого сближения Турции с Западом, против постройки военных аэродромов на турецкой территории, против принятия Турцией американской военной помощи, против вхождения Турции в Атлантический пакт, против подписания Турцией Балканского договора с Грецией и Югославией от 23 февраля 1953 года, против участия Турции вместе с Америкой, Англией и Францией в деле организации на Ближнем Востоке системы безопасности и пр., однако, таким своим поведением Москва не смогла ни на йоту изменить волю и решимость турецкого народа связать и продолжать в дальнейшем связывать свою судьбу с судьбой свободных народов Запада. Советский Союз достиг своей неуклюжей тактикой, своим лицемерием и своими угрозами только один единственный результат, а именно, полное недоверие к советской политике со стороны Турции и ко всему тому, что исходит из Москвы или из Кремля».

Статья «Гибель Берия и судьба триумвирата» написана по следам чрезвычайно важного политического события своего времени — аресте Л. Берия летом 1953 года. Джабагиев исследовал «анатомию» организма государственного управления послесталинского периода, когда во главе СССР возник «коллективный Сталин» — так называемый триумвират ненавидящих и боящихся друг друга Маленкова, Берия и Молотова.

«Для воплощения в жизнь идей коллективности была придумана форма управления государством тремя лицами или триумвиратом, составленным из трех самых сильных соперников. Это троевластие должно было, по мнению кремлевских мудрецов, способствовать «концентрации» государственной власти. Мудрецы эти иначе поступить не могли, т.к. разразилась бы немедленно открытая война между главными претендентами на наследство Сталина — Маленковым и Берией. Для предупреждения и смягчения возможных конфликтов между этими двумя противниками был включен в состав триумвирата и Молотов, как человек нейтральный и спокойный».

Борьба за личную тотальную власть, а не интересы народа и его будущее были движущей силой в кремлевском виварии, где в смертельной схватке победил сильнейший из хищников — Маленков. Берия же — «оберчекист, маршал от жандармерии» и т.д. — проиграл и был безжалостно уничтожен. «Берия пал первым. Маленков торжествует. Молотов стал на сторону победителя, что же будет дальше?… Драка советских сановников не ограничится только Кремлем».

Последствиями уничтожения Берия Джабагиев предсказал новые чистки, прежде всего в органах госбезопасности, затем в аппарате, на местах. Что и не преминуло последовать: все ставленники и соратники Берии были уничтожены и смещены со своих постов. «Падение Берии имело и еще одно чрезвычайно нежелательное и вредное для интересов Кремля последствие. Это то, что перед всем свободным миром обнаружилась внутренняя слабость и гнилость Советского Союза, выявившаяся с очевидностью начавшегося уже процесса разложения варварского режима.»

И вновь Джабагиев как бы предупреждает нас, сегодняшних жертв и современников агонизирующей империи, что «чекизм» (А. Авторханов) как основной принцип и единственный двигатель российского государственного механизма жил, жив и, кажется, еще сколько-то времени будет, увы, жить! Коллега Путина недоброй памяти Лаврентий Берия еще при жизни Сталина (в последние годы угасающий лев уже не держал «руку на пульсе») в период разработки ядерного и водородного оружия по существу встал во главе страны и тоже намеревался осуществить реформы в СССР. Берия — чекист и прагматик — хотел, вооружившись термоядом (над которым в лагерных шарашках колдовали лучшие ученые страны) и комидеологией, завоевать мир. При этом нкаведистско-ментовская карательная система, пронизавшая все меры государства, должна была обеспечивать бесперебойную работу каждого в отдельности и всех вместе в тех же зонах и лагерях под недремлюцим оком карательных органов. «Злой гремлин» Путин — продолжатель дела «великого» Берии, потому что он тоже хочет реформ для России путем подчинения всего и вся секретным службам — этому вечному ордену меченосцев, — снова выходящему из тени на свет…

* * *

Познакомившись с текстами и сутью статей Джабагиева на страницах «Свободного Кавказа», мы можем охарактеризовать политическую публицистику нашего выдающегося земляка, как новаторскую и идееносную для периода после окончания Второй мировой войны — начала эпохи, когда мир стал жить в новых геополитических, общественно-экономических и психологических реалиях.

Джабагиев вместе с Авторхановым в этот период были главными идеологами борьбы с советским коммунизмом и великорусским шовинизмом, видя в них вызовы и угрозы как для западной, атлантической, так и для меняющейся мусульманской цивилизаций. Об этом говорит тематика самых работ, их почти пророческая прогностичность, определение Джабагиевым и Авторхановым базовых, критериев и постулатов старой имперской идеологии, трансформацию которой в неоимперской идее мы наблюдаем сегодня, являясь современниками российской катастрофы в Чечне.

Каждая статья в «Свободном Кавказе» посвящена конкретному и, как правило, актуальному политическому факту или событию в СССР, Западной Европе и США, связанных между собой после Второй мировой войны новым пространственным и идеологическим контекстом.

Политическая публицистика Джабагиева прежде всего либерально-просветительская: корни её идут из европейской и просвещенной кавказской почвы конца XIX — начала XX века.

Кроме того, огромный опыт антиимперской и антикоммунистической борьбы после 1917 года выкристаллизовал социально-политическую и правозащитную (демократическую по своей сути) направленность проблематики его работ. Главными составляющими этой проблематики на протяжении всего ХХ века были следующие глобальные и конкретные для судеб Кавказа проблемы: общекавказская независимость и суверенитет, кавказская конфедерация, пути движения народов Кавказа в семью народов мира (Европы и Востока), борьба со всеми проявлениями коммунистической чумы и великоимперского шовинизма в тех основных политических, военных и экономических событиях, неравнодушным современником и профессиональным аналитиком которых был Джабагиев.

Теперь более подробно остановимся на характеристике публицистического наследия Джабагиева, которую мы определили как либерально-просветительскую. Джабагиев естественным образом продолжает европейскую и русскую (не имперскую) просветительскую традицию в анализе и осмыслении кавказской истории и современности. Естественным, потому что, получив настоящее классическое образование в России и Западной Европе, он стал человеком Культуры. Это подразумевало отношение к жизни и всем ее проявлениям с точки зрения нужд и потребностей масс, равенства со всеми, в универсальности мирочувствования. Т.е. те черты просветительской этики, в которых такие понятия, как долг перед народом, личная честь становятся главными параметрами политической морали. В джабагиевском понимании политика не могла быть в принципе аморальной потому, что именно этическое, культурное начало определяет подходы ко всем проявлениям человеческой, общественно-политической, экономической и т.д. жизни.

Европейские смыслы: свобода, равноправие, соучастие (а не созерцание) в жизни и времени, в котором ты живешь, братство с представителями разноликого мира и т.д. — органичным образом вошли в кровь и плоть политической идеологии Джабагиева именно потому, что он был человеком универсальной культуры.

Горские смыслы: личное достоинство и мужество, беззаветная любовь к Родине, дому, своей земле и т.д. — одухотворяли колоссальную по своей значимости работу по очищению и осмыслению жизни во всех её проявлениях (общественно-политических, частных и т.д.). Горские этические принципы в анализе социально-политических катаклизмов и событий ХХ века как бы оплодотворяли мощь интеллектуальной деятельности Джабагиева, так и оставшегося единственным ингушским политическим мыслителем европейского уровня и масштаба.

Джабагиев в своей (дореволюционной и эмигрантской) публицистике утверждал такие базовые принципы горской этики, как мирное, дружественное сосуществование внутри кавказского мира и с внешним некавказским миром. Опровергая тем самым замшелые и опасные стереотипы (заведшие Россию в конце века в кровавую кавказскую бездну) о природе горской этики как принципиально враждебной и воинственной. В этом заключается, может быть, самое главное значение его публицистики.

Джабагиев как бы объяснял (надо сказать весьма успешно на многих языках: английском, немецком, французском, польском, турецком, русском и арабском) всему миру мирочувствование и потребы всех кавказцев, особенно северокавказцев, задвинутых империей и горами на обочину истории.

И не его вина, а наша, кавказцев, беда, что в начале XXI века мы с жутковатой и почти преступной умственной леностью и ущербностью долгого рабского прозябания в совке не торопимся осмысленно вглядеться и задуматься над этим интеллектуальным богатством, сохраненным в чужих закромах, которое может изменить нас и нашу Судьбу — национальную и историческую.

Берснако Газиков, Марьям Яндиева