Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.

«…..мы углубились в горы, отъехавши от Владикавказа всего километров 10, как небо над нами разъяснилось. Пред нами раздались чудеснейшие скалы Балтийской долины, и мы вдруг увидали Казбек, к которому так стремились. Его виденье поглотило и поразило нас.

Под ним Казбек, как грань алмаза,

Снегами вечными сиял,

И, глубоко внизу чернея,

Как трещина, жилище змея,

Вился излучистый Дарьял,

И Терек, прыгая как львица,

С косматой гривой на спине,

Ревел…

Лермонтов, «Демон».

Казбек был ясен, и мы теперь не сомневались, что на следующий же день начнем восхождение на него. Часам к пяти дня мы были уже на станции Казбек. Всю вечернюю зарю вершина была совершенно раскрыта перед нами. Ночь наступила ясная, и глаз чувствовал очертания вершины совсем близко и в свете звезд.

Погода была такая, что нам казалось, что наше восхождение должно пройти удачно. Еще по дороге мы заехали к проводнику Русского горного общества Яни Бузуртанову, жившему тогда в Гвилетской будке на шоссе, и договорились с ним, что он пойдет провожать нас на вершину Казбека (Братьи Бузуртановы, ингуши из селения Гвилеты, были тогда проводниками Русского горного общества, очень известными среди альпинистов; много раз с ними совершались восхождения на вершину Казбека. Старший из них Муса Бузуртанов и сейчас (февраль 1928 г.) живет в с. Гвилеты). Мы весело собирались в путь, когда вечером 6 июля перед зарею на станцию Казбек вернулись три молодых француза-альпиниста, которые накануне достигли вершины. Они были с куриной слепотой в глазах и со страшно обожженными солнцем лицами, и переговорить с ними нам не удалось. Они быстро прошли в свой номер в станционной гостинице и пролежали там с неделю, пока не восстановилось зрение.

7 июля мы с раннего утра отправились верхом, запасшись провиантом и всем альпийским снаряжением. Наш багаж, килограммов по 8-ми на каждого, мы привязали к седлам. Дорога на протяжении семи с половиной километров шла по шоссе обратно в направлении к Владикавказу до названной выше Гвилетской будки, откуда идет тропа на Девдоракский ледник к Девдоракской будке, куда мы направлялись. Тропа была создана лет 30 назад для перевозки медной руды от разведочного рудника, заложенного тогда на Казбеке. Он находился на склонах вершины справа над Девдоракским ледником, где были открыты тогда залежи медной руды в лавах вулкана. Рудник был небольшой, устроенный только с целью разведки этого богатого месторождения медных руд. Тогда, в 1912 году, он действовал, и дорога к нему была в полной исправности.

Мы добрались до Девдоракской будки часам к двум дня. Она состояла из двух комнат. В одной из них жил в качестве сторожа-наблюдателя проводник Горного общества Исаак Бузуртанов, другая предназначалась для туристов. Путейское ведомство, которое содержало эту будку для наблюдений над движением Девдоракского ледника, не предоставляло в ней туристам никаких других удобств, кроме нар. Бузуртанов от себя мог предложить нам только самовар. Он встретил нас очень любезно, но во всех движениях его была необычайная усталость. Он едва двигался и все прикрывал рукою глаза. На нашу просьбу присоединиться к нам в восхождении на вершину Исаак односложно ответил, что с нами пойдет его брат Яни и еще три горца-носильщика. Мне хотелось, чтобы шел Исаак, но он отнекивался, хотя и не ссылался на усталость, повторяя только, что с нами пойдет Яни, и по началу ничего объяснить нам не желал. Но под вечер за самоваром, когда зажгли лампу, Исаак не выдержал и разговорился:

— Должно быть, больше никогда не пойду, — начал он. — Такое было, что и вспоминать не хорошо…

— Вот всю ночь не спал, а должно быть, и сегодня спать не буду, — продолжал Исаак, закрывая ладонью глаза от света лампы.

Я вгляделся в него и только тогда понял, что он пережил какое-то потрясение. Но голос Исаака был ровен и тих.

Он рассказал нам следующую историю.

——-

В ЛЕДЯНОЙ ТРЕЩИНЕ

Три дня назад к нему пришли французы, веселые, здоровые, молодые. Снаряжение у них было прекрасное: теплое белье, бурки, много консервов, сыру, шоколаду, сушеных фруктов и вообще пищевых припасов. На ногах — кошки. На поясе — компас, алтиметр для измерения высоты; в руках — ледорубы, английская веревка метров в 30 и палатка. Французы великолепно ходили по леднику, и Исаак не сомневался, что с ними он взойдет на вершину. Готовясь к восхождению, альпинисты сделали дневку у него в Девдоракской будке. С вечера рано улеглись, встали до зари, быстро снарядились и вышли вместе с Бузуртановым. В средствах не стеснялись и взяли трех горцев-носильщиков для теплой одежды и припасов.

Заря была ясная. Казбек горел в небе, открытый и тихий. Он вставал перед глазами точно видение, казался недосягаемо-высоким и был так красив, что они не отрывали от него глаз. От Девдоракской будки двинулись вверх по морене (Морена — вал из осыпей и валунов сбоку и впереди ледника). Потом спустились на ледник и легко перешли через него, подвязавши кошки. На левом берегу их сняли и полезли вверх по старым осыпям хребта Барт-Корт. Пришлось карабкаться по трещинам почти в отвесных стенах, но они лезли вверх легко, охваченные неудержимым и непонятным для людей, живущих на равнине, стремлением в высоту.

Французы торопились, но Бузуртанов сдерживал их, останавливался, заставлял отдыхать. Весь этот день они шли радостно и беззаботно, легко поднимаясь по крутизне и, наконец, часам к 4 дня добрались до Ермоловской хижины, которая была устроена Русским горным обществом на вершине хребта Барт-Корт на высоте 3800 метров. Она давала альпинистам незатейливый, но вполне обеспеченный приют. Вид отсюда раскрывался удивительный. С одной стороны внизу Девдоракский ледник, с другой, глубоко внизу, виднелся ледник Чач. К востоку за Дарьяльским ущельем поднимались горные кряжи Дагестана и синея уходили вдаль, как волны каменного моря.

К западу прямо перед глазами высилась в самом небе прекрасная снежная голова Казбека. Она была раскрыта всю зарю. И Бузуртанов и французы-альпинисты любовались ею до самой ночи. Когда солнце уходило на ночь за горные хребты, оно долго не могло расстаться с золотой головой Казбека, и его лучи долго светились на ней. Но, наконец, и она померкла, и очень скоро ее стали окутывать облака. Затем туман спустился и совершенно отрезал их вместе с хижиной от вершины и от всего, что было ниже. Наступил полный мрак и тишина. Потом посыпались крупные хлопья снега. Они запрятались в хижину, сварили кофе, чтобы согреться. Быстро захолодало так, что термометр показывал до двух градусов мороза. Но было так тихо, что, стоя вчетвером у хижины, они слышали дыхание друг друга…

Часа в 2 ночи, выглянув наружу, Бузуртанов увидал, что глубоко внизу под ним на самых ледниках спокойно лежали густые облака, а вокруг него небо было безоблачно и тихо. Снежная голова Казбека стояла совсем спокойно. Над ним вверху было безмерно глубокое небо с великим множеством сиявших звезд. Снега Казбека светились их лучами. Бузуртанов разбудил французов, и они быстро стали собираться. Носильщики с платьем и вещами остались в приюте. Они же вчетвером быстро собрались и вышли. На прощанье горцы пожелали им удачи…

Сначала направились по гребню Барт-Корт, к так называемой Второй Волгишке, т. е. к древнейшему, совсем разрушенному кратеру Казбека. В свете зари они карабкались по скалам, не чувствуя усталости, охваченные надеждой достигнуть вершины, которая стояла перед ними в небе легкая, воздушная и опять совсем тихая. Так добрались они до ледяных полей. Затем подвязали кошки и пошли к вершине, двигаясь к ней по прямой линии. Бузуртанов шел впереди, французы за ним. На всякий случай из осторожности они привязали к его поясу альпийскую веревку, конец которой держали в руках, не обматывая себя, что часто практикуют английские альпинисты. Бузуртанов шел не спеша. Было холодно и зернистый лед (фирн) хрустел под его ногами и под острием ледоруба. Французы двигались, не отставая. Оглядываясь на них, он видел восторженные лица и не сомневался, что с ними он будет на вершине…

Но вот поднялось солнце; розовые лучи его побежали точно огонек по снегам Казбека и быстро залили его своим ярким светом. Это подбодрило их. Они пошли еще радостнее…

Однако Бузуртанов, опытный и старый проводник, не позволял спешить. Он осторожно нащупывал свой каждый шаг, особенно в тех местах, где лед был засыпан снегом. Оглядываясь на альпинистов, он и их учил испытывать твердость снега остриями своих альпийских палок.

Так шли они с небольшими промежутками для отдыха еще часа два подряд, не чувствуя головокружения и не задыхаясь. Бузуртанов только радовался и хвалил своих спутников за тренировку.

Но вот, когда разгорелось утро, солнце поднялось над самой вершиной Казбека и стало светить прямо им в глаза. Его лучи обжигали теперь им лица палящим светом и ослепительным сиянием ледяных полей… Прошло немного времени, и они почувствовали, что жжет глаза, и только тут заметили, что, торопясь с ночлега, забыли свои предохранительные очки-консервы с темнооливковыми стеклами и маски из белой фланели, припасенные для лиц. Они знали, что без этих вещей рисковали жестокими ожогами и потерей глаз. Чувствуя беду, Бузуртанов стал убеждать французов немедленно вернуться к приюту, остаться там еще на одну ночь и на следующий день с утра возобновить попытку восхождения на вершину. Он говорил им, что они рискуют куриной слепотой, а может быть, даже и гибелью среди снегов и льдов Казбека, если слепота наступит раньше, чем они успеют вернуться в Ермоловскую хижину. Французы не понимали его слов, но как опытные альпинисты сразу догадались и заколебались. Бузуртанов настаивал решительно, и все четверо с отчаянием и с тоской начали было обратный спуск. Но не прошли и ста шагов, как один из альпинистов, точно обезумев, начал решительно требовать продолжения пути. Оба товарища поддержали его. Бузуртанов отказался. Тогда французы решили одни совершить восхождение на вершину и, презрительно махнувши на него рукой, повернули вверх. Из носовых платков они сделали себе защиту для лица, а марлевым бинтом прикрыли глаза вместо очков. Конечно, этого было недостаточно, но люди не хотели рассуждать и пошли. Бузуртанов посмотрел им вслед и понял, что они погибнут без него. Попробовал было кричать, чтобы они вернулись, но французы обезумели и не оборачивались. Тогда он повернул за ними и очень быстро нагнал своих альпинистов. В порыве благодарности и радости они бросились обнимать его. Ему сделали такую же повязку на глаза из марли и все пошли опять к вершине.

Настроение переменилось, стало подвижнически строгим. Они двигались теперь уже не так легко, как прежде, а тяжело, втыкая в лед шипы своих железных кошек, пригибая головы, смотря себе под ноги, не смея взглядывать на небо. Бузуртанов считал и себя и их почти обреченными на слепоту или на гибель, но продолжал вести. Ему казалось, что силы ослабели, но он все шел впереди альпинистов, привязанный веревкой, а те гуськом двигались за ним. В первый раз в жизни у него на Казбеке кружилась голова, как-то шумело в ушах, и захватывало сердце. Но привычный к высотам вечных снегов и льдов, он все поднимался вверх и вверх, лишь временами останавливаясь, чтобы отдохнули его спутники. В такие минуты французы падали ничком на лед, раза два подкреплялись маленькими глотками коньяка и потом, точно оживши, снова лезли вместе с ним к вершине по ледяным склонам. Так двигались они часов до 10. Макушка Казбека, казалось, была совсем близка и все еще недосягаема, когда один из французов, самый младший, юноша лет 22, вдруг потерял силы и упал на лед. Он дышал как рыба, вынутая сетью из воды. Товарищи дали ему каких-то капель, повернули так, что голова лежала ниже ног. Он сам старался улыбаться и говорил, что ничего, он отдохнет сейчас и встанет. Бузуртанов стал снова требовать, чтобы все вернулись, но они не хотели ничего слушать. Ослабевший было юноша вскочил, упрямо пo-бычачьи замотал головой и молча, уткнувшись глазами в лед, сильно наклонившись, пошел впереди. Бузуртанов и его товарищи двинулись за ним. Шли трудно, но без оглядки. Глаза начинали уже гореть, ноги совсем деревянели. Приходилось останавливаться после 10 или 20 шагов. А тут на беду подул им в лицо, прямо с вершины, сухой и резкий ветер. Он понес им навстречу мелкую снежную порошу и заметал лицо. Едва они остановились, чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть, как их ноги совсем замело снегом. Но они шли и шли. Теперь уже и сам Бузуртанов не думал о возвращении. Всякое благоразумие оставило его.

И вдруг ветер стих, опять стало совершенно ясно, и перед ними вырисовывалась совсем вблизи верхняя отчетливая линия макушки Казбека. Они почувствовали ее так, как будто никогда не ожидали, что могут взойти на вершину. В исступлении все закричали:

— Вершина! Вершина!

Через минуту все четверо были уже на высшей точке и развязывали повязки на глазах, чтобы взглянуть на «весь Кавказ» под ними…

Несколько мгновений они стояли молча, потом схватились за руки и стали обниматься. Красота земли и неба потрясла их. Они забылись и, только решивши спускаться, вспомнили опять о своих марлевых повязках и снова приладили их на глаза, покрывши их бинтом в два, в три ряда, так что едва было видно ледяное поле под ногами. Сам Бузуртанов, никогда не переживавший никаких признаков горной болезни, почувствовал в висках и под затылком тяжелые, горячие удары крови. Голова кружилась странно для него, и казалось, что силы уходили каждую минуту. Чтобы не ослабеть, он предложил немедленно спускаться. Но в это время юноша-француз упал опять без чувств. С ним провозились с полчаса, пока он отдохнул и пришел в сознание.

Когда начали спуск, то ноги почти отказывались повиноваться, а главное, в глазах была такая боль, так их щипало, что закрывались веки. Единственною возможностью спасения был теперь только быстрый спуск. Тогда Бузуртанов предложил съехать вниз по ледяному полю, по тому самому направлению, по которому они взошли, севши на альпийские ранцы, как на салазки. Не раз в своей жизни он практиковал это, и казалось, что на пройденном уже пути в этом приеме не было никакой опасности. Они сели на свои сумки, продели ноги в их ремни, чтобы сумки не выскальзывали, и покатили вниз, стараясь спускаться там, где были их следы, действуя остриями ледорубов, как рулями. Сначала они сползали медленно и осторожно. Но приспособившись, они покатили быстрее. Настроение их поднялось, и они даже весело стали перекликаться, несясь друг за другом по собственному следу. Бузуртанов был впереди. Уставши тормозить, он все быстрее и быстрее летел вниз. Оглянувшись, он увидал, что его альпинисты значительно отстали. Он стал махать им, чтобы торопились. И вдруг, ошеломляющий толчок… и все исчезло для него в пучине снега. Он чувствовал только, что летит вниз. Потом он потерял сознание. Сколько длилось его забытье, он не знал, но, опомнившись, Бузуртанов увидел себя в глубине ледяной трещины. В ней застряла огромная снежная пробка между двумя страшными стенами изо льда. Он сам сидел по грудь в снегу, сдавленный со всех сторон. Внизу под ним была темная ледяная бездна, а вверху густо синела полоска неба. Бузуртанов был один и решил, что его спутники попали в ту же пропасть и провалились вниз. Одумавшись и оглядевшись, он понял, что совсем беспомощен, что смерть сторожит его каждую минуту, и стал молиться Аллаху, а потом снова впал в забытье…

Придя в себя, он вдруг услышал свое имя. Французы кричали ему сверху. Прямо над собой в просвете трещины он увидел головы своих альпинистов.

— Как будто меня вынули из гроба, — говорил Бузуртанов. — Я так обрадовался, что молчал и не сразу отозвался. Я шевелил губами, но слова не слетали с языка. Я только смотрел на них глазами, и они видели, что я жив.

Французы кричали ему, что он спасен. Он понял, что надо только не шевелиться, чтобы не сорвалась вниз снежная пробка, в которой он сидел. Он съежился и весь застыл. Французы начали готовить веревку, чтобы спустить ему, а он от ужаса закрыл глаза и снова начал молиться, но уже не о смерти, а о жизни, прося Аллаха, чтобы он помог ему.

Раскрыв глаза, Бузуртанов увидал, что товарищи спускали ему длинную веревку, и он протянул уже руку, чтобы схватиться за нее, как вдруг спускавшийся к нему конец остановился. Веревка оказалась коротка, не хватала до него.

Французы закричали ему что-то и быстро выбрали назад конец веревки. Головы их на время скрылись из вида, и Бузуртанов был снова один в молчаньи стерегущей его смерти.

Затем французы надвязали свои пояса, и веревка достала до него. Он вцепился крепко в ее конец и обмотал вокруг руки. Французы потянули, но руки Бузуртанова ослабели и оторвались. Ему показалось, что он сорвался вниз. Очнувшись, он понял, что у него не хватило силы вытащить себя из снежной пробки, в которой он сидел.

Французы опять потянули вверх веревку, она ушла, и снова для Бузуртанова наступили колебания между жизнью и смертью. Его товарищи догадались сделать петлю и спустили ее ему так, что он мог продеть ее подмышки.

— Тогда совсем успокоился, — говорил Бузуртанов.— Я обрадовался так, как тогда, когда увидал их головы вверху трещины.

Французы потянули за веревку кверху очень сильно, так, что Бузуртанов еле удерживался в петле, а снежная глыба не выпускала его.

— И вот я увидел, что моя спасительница — веревка-ослабела и повисла. Французы что-то кричали мне, а я не понимал. Потом оказалось, что юноша-француз опять упал без чувств.

Бузуртанов оставался один в своей страшной пропасти. Ему показалось, что французы бросили его.

— Стыдно это вспомнить, — говорил Бузуртанов,— но я так думал. Сначала рассердился, а потом закрыл глаза и молился Аллаху.

Тогда французы догадались; старший из них воткнул ледоруб в лед, привязал к нему конец веревки, и они вдвоем стали действовать им как рычагом, то быстро дергали, то отпускали веревку, так что у Бузуртанова потом болели плечи, и все-таки снег не сразу поддался. Потом снежная пробка вдруг рухнула, и он повис над бездной. Французы потянули его вверх. Протащили метров пять, остановились и стали что-то ему кричать. Он почувствовал, что веревка слабеет, и что вот-вот он полетит вниз. Тогда он уперся ногами в одну стену, а спиной прижался изо всех сил к другой стене, и так застрял. Тотчас за этим натяжение веревки ослабело. Французов не было ни видно, ни слышно. Бузуртанову показалось, что гибель снова наступила для него. Он пережил уже последнее напряжение борьбы за жизнь и, лишившись сил, сорвался вниз, но неожиданно повис над бездной. Оказалось, что французы закрепили во льду на ледорубе свой конец веревки.

— Я опять умилился и плакал, что живу, — говорил Бузуртанов. И хотел сам карабкаться вверх по льду, но ничего не выходило.

Тогда он стал кричать что было силы, чтобы его не мучили больше и скорей тащили. Но оказалось, что его голос уходил вниз в трещину и едва достигал ушей его товарищей. Французы же в это время лежали на льду, так как выбились совсем из сил. Отдохнув, они впряглись в свою веревку, потянули разом и вытащили своего проводника.

Увидев дневной свет и почувствовав, что воскрес к жизни, Бузуртанов не мог прийти в себя. Он сидел на льду, озирался на горы и на солнце, молчал и плакал. Французы не трогали его, ни о чем не спрашивали и не мешали.

— Я еще лежал ничком в молитве перед Аллахом, — говорил Бузуртанов, — как вдруг меня точно кольнуло что…

Он вспомнил, что французы были без очков и наверное уже ослепли в сиянии снегов.

Было только около 3-х часов дня, а глаза французов ничего уже не видели, кроме красной мглы. Наступала теперь очередь для Бузуртанова спасать своих товарищей, ибо он один сохранял еще зрение, так как самое яркое время дня провел в полутьме своей ледяной пропасти. Теперь на просторе солнца и неба смерть так же стерегла их всех, как раньше его одного. И Бузуртанов решил или погибнуть вместе с ними, или спасти их всех, как было, когда он повернул за ними к вершине. Размышлять было не о чем. Исход был один: спускаться дальше по ледяным полям тем же опасным способом, как они уже спускались, ибо младший из французов был к тому же так слаб, что не мог идти, а у остальных, да и у него самого не было сил, чтобы тащить его… Да и солнце уже клонилось к западу. Для спуска на ногах до хижины, где они ночевали, не оставалось времени. Тогда он сел на свою сумку впереди. Ослабевшего француза привязал к своей спине. Двух других усадил сзади. Они связались поясами и начали скользить вниз по ледяному полю. Сначала Бузуртанов, сколько мог, задерживал движение, но потом у него не хватило сил, и они все вместе быстро полетели вниз по ледяному полю, почти не видя ничего вокруг.

Вскоре спуск стал положе и ровнее. Они стали тормозить ледорубами и задержались. До обнаженных скал оставался час ходьбы. Все ободрились, встали и пошли, а часам к 5-ти были уже в Ермоловской хижине, где их ожидали носильщики с припасами и платьем.

У французов оказались для глаз цинковые капли. Но они плохо помогали. У самого Бузуртанова глаза тоже болели и мутилось зрение. Если бы не было носильщиков, то неизвестно еще, как они могли бы спуститься вниз. На следующий день зрение у всех совсем пропало. Все четверо, и в том числе сам Бузуртанов, на время обратились в слепцов. Носильщики вели их вниз, держа за руки. А спуск был очень крут и местами не безопасен. Однако к вечеру они достигли Девдоракской будки.

Хотя их лица жестоко страдали от ожогов, а в глазах стояла огненно-красная тьма, их настроение оставалось радостным, полным надежд и сознания успеха. Бузуртанова же больше всего радовало, что он не оставил французов, когда они решились идти на вершину совсем одни. Теперь было ясно, что если бы он этого не сделал, то они бы все трое неминуемо погибли.

— Хорошие люди, настоящие люди, — говорил он. — Сами погибали, а меня все-таки спасли…

Когда зашло солнце, они в сумерках начали различать очертания предметов. Опасность слепоты на всю последующую жизнь миновала их, и хоть жгло их лица и горели глаза, они все чувствовали себя совсем счастливыми. Все пережитое на Казбеке снова волновало их. Они наперебой вспоминали его во всех подробностях и за день все сделались самыми близкими друзьями.

Еще через день французы на арбе уехали на станцию Казбек и там лежали теперь с повязками на глазах, ожидая, когда восстановится зрение, счастливые достигнутым успехом. А Бузуртанов в нашем лице принимал у себя новых альпинистов.»